Погодин, михаил петрович. Погодин михаил петрович Цель и задачи исследования
ПОГОДИН Михаил Петрович (1800–1875),
историк и археолог, профессор Московского университета по кафедре истории, друг Гоголя. В 1827–1830 гг. П. издавал журнал «Московский вестник», а в 1841–1856 гг. - «Москвитянин». Собрал большую коллекцию «славянских древностей» - археологических и письменных памятников.
С Гоголем П. познакомился в 1832 г. В бытность в Москве Гоголь останавливался в доме П. на Девичьем Поле. Ссора между П. и Гоголем произошла в 1842 г. из-за отказа Гоголя печатать в «Москвитянине» главы из «Мертвых душ» до публикации поэмы отдельным изданием и из-за отказа Гоголя давать свои статьи в «Москвитянин». В «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь поместил очень резкий отзыв о П., возмутивший всех их общих знакомых. Но вскоре Гоголь и П. помирились, и их дружба продолжилась вплоть до смерти писателя.
20 февраля 1833 г. Гоголь писал П.: «Как-то не так теперь работается! Не с тем вдохновенно-полным наслаждением царапает перо бумагу. Едва начинаю, и что-нибудь совершу из Истории (имеется в виду „История Малороссии“. - Б. С.), уже вижу собственные недостатки: то жалею, что не взял шире, огромнее объему, то вдруг зиждется совершенно новая система и рушит старую. Напрасно я уверяю себя, что это только начало, эскиз, что оно не несет пятна мне, что судья у меня один только будет, и тот один - друг. Но не могу, не в силах. Чорт побери пока труд мой, набросанный на бумаге, до другого, спокойнейшего времени. Я не знаю, отчего я теперь так жажду современной славы. Вся глубина души так и рвется наружу. Но я до сих пор не написал ровно ничего. Я не писал тебе: я помешался на комедии. Она, когда я был в Москве, в дороге, и когда я приехал сюда, не выходила из головы моей, но до сих пор я ничего не написал. Уже и сюжет было на днях начал составляться, уже и заглавие написалось на белой толстой тетради: Владимир 3-ей степени, и сколько злости! Смеху! Соли!.. Но вдруг остановился, увидевши, что перо так и толкается об такие места, которые цензура ни за что не пропустит. А что из того, когда пиеса не будет играться? Драма живет только на сцене. Без нее она как душа без тела. Какой же мастер понесет на показ народу неоконченное произведение? - Мне больше ничего не остается, как выдумать сюжет самый невинный, которым даже квартальный не мог бы обидеться. Но что комедия без правды и злости! Итак за комедию не могу приняться. Примусь за Историю - передо мною движется сцена, шумит аплодисмент, рожи высовываются из лож, из райка, из кресел и оскаливают зубы, и - история к чорту. - И вот почему я сижу при лени мыслей».
28 сентября 1833 г. Гоголь признавался в письме П.: «Какой ужасный для меня этот 1833-й год! Боже, сколько кризисов! настанет ли для меня благодетельная реставрация после этих разрушительных революций? (будучи революционером в литературе, Гоголь, однако, опасался последствий им самим производимых революций; а в общественной жизни всякой революции он предпочитал сохранение или возвращение к существующему порядку вещей. - Б. С.) - Сколько я поначинал, сколько пережег, сколько бросил! Понимаешь ли ты ужасное чувство - быть недовольну самим собою. О не знай его! будь счастлив и не знай его - это одно и то же, это нераздельно. - Человек, в которого вселилось это адчувство, весь превращается в злость, он один составляет оппозицию против всего, он ужасно издевается над собственным бессилием. Боже, да будет всё это к добру! Произнеси и ты за меня такую молитву. Я знаю, ты любишь меня, как люблю тебя я, и верно твоя душа почует мое горе».
20 февраля 1835 г. Гоголь писал П. по поводу «Московского наблюдателя»: «Письмо твое от 7 февраля я получил от Смирдина сегодня, т. е. 20 числа. Нельзя ли впредь адресовать прямо на мою квартиру? Что за лень такая! В Мал. Морскую, в дом Лепена. Хорош и ты. Как мне прислать вам повесть, когда моя книга уже отпечатана и завтра должна поступить в продажу (имеется в виду „Миргород“. - Б. С.). Мерзавцы вы все, московские литераторы. С вас никогда не будет проку. Вы все только на словах. Как! затеяли журнал, и никто не хочет работать! Как же вы можете полагаться на отдельных сотрудников, когда не в состоянии положиться на своих. Страм, страм, страм! Вы посмотрите, как петербургские обделывают свои дела. Где у вас то постоянство и труд, и ловкость, и мудрость? Смотрите на наши журналы: каждый из них чуть ли не сто лет собирается прожить. А вам что? Вы сначала только раззадоритесь, а потом через день и весь пыл ваш к чорту. И на первый номер до сих пор нет еще статей. Да вам должно быть стыдно, имея столько голов, обращаться к другим, да и к кому же? ко мне. Но ваши головы думают только о том, где бы и у кого есть блины во вторник, середу, четверг и другие дни. Если вас и дело общее не может подвинуть, всех устремить и связать в одно, то какой в вас прок, что у вас может быть? Признаюсь, я вовсе не верю существованию вашего журнала более одного года. Я сомневаюсь, бывало ли когда-нибудь в Москве единодушие и самоотвержение, и начинаю верить, уж не прав ли Полевой, сказавши, что война 1812 года есть событие вовсе не национальное и что Москва невинна в нем. Боже мой! сколько умов и всё оригинальных: ты, Шевырев, Киреевский. Чорт возьми, и жалуются на бедность. Баратынский, Языков - ай, ай, ай! Ей-Богу, вы все похожи на петербургских шаромыжников, шатающихся по борделям с мелочью в кармане, назначенною только для расплаты с извозчиками. - Скажи пожалуста, как я могу работать и трудиться для вас, когда знаю, что из вас никто не хочет трудиться. - Разве жар мой не должен естественным образом охладеть? Я поспешу сколько возможно скорее окончить для вас назначенную повесть, но всё не думаю, чтобы она могла подоспеть раньше 3-й книжки. Впрочем, я постараюсь как можно скорее. Прощай! Да ожидать ли тебя в Петербург, или нет?»
В 1835 г. П. писал в первой книге «Московского Наблюдателя»: «Гоголь читал мне отрывки из двух своих комедий. Одна под заглавием - Комедия! Другая - Провинциальный Жених. Что за веселость, что за смешное! Какая истина, остроумие! Какие чиновники на сцене, какие канцелярские служители, помещики, барыни! Талант первоклассный». Как можно предположить, речь шла о ранних редакциях «Ревизора» и «Женитьбы».
10 мая 1836 г. Гоголь сообщал П.: «Я хотел было ехать непременно в Москву и с тобой наговориться вдоволь. Но не так сделалось. Чувствую, что теперь не доставит мне Москва спокойствия, а я не хочу приехать в таком тревожном состоянии, в каком нахожусь ныне. Еду за границу, там размыкаю ту тоску, которую наносят мне ежедневно мои соотечественники. Писатель современный, писатель комический, писатель нравов должен подальше быть от своей родины. Пророку нет славы (зачеркнуто: приюта. - Б. С.) в отчизне. Что против меня уже решительно восстали теперь все сословия, я не смущаюсь этим, но как-то тягостно грустно, когда видишь против себя несправедливо восстановленных своих же соотечественников, которых от души любишь, когда видишь, как ложно, в каком неверном виде ими всё принимается, частное принимается за общее, случай за правило. Что сказано верно и живо, то уже кажется пасквилем. Выведи на сцену двух-трех плутов - тысяча честных людей сердится, говорит: мы не плуты. Но Бог с ними. Я не оттого еду за границу, чтобы не умел перенести этих неудовольствий. Мне хочется поправиться в своем здоровьи, рассеяться, развлечься и потом, избравши несколько постоянное пребывание, обдумать хорошенько труды будущие. Пора уже мне творить с большим размышлением. Лето буду на водах, август месяц на Рейне, осень в Швейцарии, уединюсь и займусь. Если удастся, то зиму думаю пробыть в Риме или Неаполе» (в действительности до Рима Гоголь добрался только в марте 1837 г.).
П., в свою очередь, 6 мая 1836 г. писал Гоголю: «Говорят, ты сердишься на толки. Ну, как тебе, братец, не стыдно! Ведь ты сам делаешься комическим лицом. Представь себе, автор хочет укусить людей не в бровь, а прямо в глаз. Он попадает в цель. Люди щурятся, отворачиваются, бранятся и, разумеется, кричат: „да нас таких нету!“ Так ты должен бы радоваться, ибо видишь, что достиг цели. Каких доказательств яснее истины в комедии! А ты сердишься?! Ну не смешон ли ты? Я расхохотался, читая в „Пчеле“, которая берется доказать, что таких бессовестных и наглых мошенников нет на свете. „Есть, есть они, вы такие мошенники!“ - говори ты им и отворачивайся с торжеством. Вот за это мне надо тебя покупать в стиксовой воде, которая протекает по моим нынешним владениям».
28 ноября н. ст. 1836 г. Гоголь писал П. из Парижа: «Холера, свирепствующая в Италии, не пустила меня туда. Я сижу здесь и, думаю, пробуду всю зиму. Спасибо тебе за письмо и уведомление о себе. Ты всё тот же, деятельный, трудолюбивый. Пошли тебе Бог успехов во всем. Благодарных будет тебе верно много. Но берегись слишком увлечься и рассеяться многосторонностью занятий. Избери один труд, влюбись в него душою и телом, и жизнь твоя потечет полнее и прекраснее, а самый труд будет проникнут тем одушевлением, которое недоступно для истрачивающего талант свой на повседневное. Я не одобряю предприятия твоего издавать журнал по задуманному тобою плану. Дело журнала требует более или менее шарлатанства. Посмотри, какие журналы всегда успевали! те, которых издатели шли, очертя голову, напролом всему, надевши на себя грязную рубаху ремесленника, предполагая заранее, что придется мараться и пачкаться без счету. Необходимого для этого шарлатанства и отваги у тебя нет. Конечно, можно предположить, что с прямою и твердою волею, совестью можно противустать (хотя и неприлично употреблять умные речи с кабачными бойцами), но в таком случае нужно неослабного внимания, нужно всё бросить и издавать один журнал, жить и говорить только этим журналом. На это, я знаю, тоже не достанет у тебя упрямой воли и терпения. Я могу уже судить из самого письма твоего: ты замышляешь с генваря начать его издание, а между тем в мае думаешь ехать за границу. Стало быть, он не очень горячо будет издаваться. Повести, конечно, могли бы доставить небольшое развлечение зевающим, но где их набрать? У меня нет ни одной, и не подымется больше рука моя писать их. Пиши их тот, кому нечего больше писать. Когда я написал мои незрелые и неокончательные опыты, которые я потом только назвал повестями, что нужно же было чем-нибудь назвать их, - я писал их для того только, чтобы пробовать мои силы и знать, так ли очинено перо мое, как мне нужно, чтобы приняться за дело. Видевши негодность его, я опять чинил его и опять пробовал. Это были бледные отрывки тех явлений, которыми полна была голова моя и из которых долженствовала некогда создаться полная картина. Но не вечно же пробовать. Пора наконец приняться за дело. В виду нас должно быть потомство, а не подлая современность. Вещь, над которой сижу и тружусь теперь и которую долго обдумывал, и которую долго еще буду обдумывать, не похожа ни на повесть, ни на роман, длинная, длинная, в несколько томов, название ей Мертвые души - вот всё, что ты должен покаместь узнать об ней. Если Бог поможет выполнить мне мою поэму так, как должно, то это будет первое мое порядочное творение. Вся Русь отзовется в нем. Жребий мой кинут. Бросивши отечество, я бросил вместе с ним все современные желания. Неперескочимая стена стала между им и мною. Гордость, которую знают только поэты, которая росла со мною в колыбели, наконец не вынесла. О, какое презренное, какое низкое состояние… дыбом волос подымается. Люди, рожденные для оплеухи, для сводничества… и перед этими людьми… мимо, мимо их! и доныне недостает духа назвать их. Не тревожь меня мелочными просьбами о статейках. Я не могу и не в силах заняться ими. Никакие толки, ни добрая, ни худая молва не занимает меня. Я мертв для текущего. Не води речи о театре: кроме мерзостей, ничего другого не соединяется с ним. Я даже рад, что вздорную комедию, которую я хотел было отдать в театр, зачитал у меня здесь один земляк, который, взявши ее на два дни, пропал с нею, как в воду, и я до сих пор не знаю о теперешнем ее местопребывании. Сам Бог внушал ему это сделать. Эта глупость не должна была явиться в свет (так ценил Гоголь в то время „Женитьбу“. - Б.С.). Если б я услышал, что что-нибудь мое играется или печатается, то это было бы мне только неприятно и больше ничего. - Я вижу только грозное и правдивое потомство, преследующее меня неотразимым вопросом: „Где же то дело, по которому бы можно было судить о тебе?“ И чтобы приготовить ответ ему, я готов осудить себя на всё, на нищенскую и скитающуюся жизнь, на глубокое, непрерываемое уединение, которое отныне я ношу с собою везде: было ли бы это в Париже или в африканской степи. Пиши ко мне. Есть несколько друзей, от которых письма что благоухающий ветер с родины. Зловоние не долетит ко мне».
П. оставил подробное описание своей жизни в Риме вместе с Гоголем в 1839 г.: «8 марта 1839 г. я приехал в Рим… Там водворился и Гоголь, бежавший из Петербурга после разных неудовольствий и досад при представлении и написании „Ревизора“. Я тотчас отправился отыскивать его. Он жил в Via Felice, № 126, в четвертом этаже. Взобравшись к нему по широкой лестнице, отворяю дверь, и в эту самую минуту, вижу, он из окна выплескивает что-то на улицу из огромного сосуда целым потоком. Я так и обмер. „Помилуй, что ты делаешь?“ - „На счастливого“, отвечает он пресерьезно, бросаясь меня обнимать. Разумеется, увидя такую простоту нравов, я никогда уже не ходил в Риме около домов, чтобы не быть окачену или осчастливлену подобным счастьем, а выбирал всегда дорогу посредине улицы. Гоголь управлял совершенно домом, где жил, известный под именем signore Nicolo: назначил тотчас помещение мне с женою подле своей комнаты, через темную залу, и предписал хозяину условия, против которых тот не осмеливался произнести ни одного слова, приговаривая только вполголоса, с низким поклоном: „Si, signore, si, signore“. Первою заботою Гоголь почел устроить утреннее чаепитие. Запас отличного чая у него никогда не переводился, но главным делом для него было набирать различные печенья к чаю. И где он отыскивал всякие крендельки, булочки, сухарики, - это уже только знал он, и никто более. Всякий день являлось что-нибудь новое, которое он давал сперва всем отведывать, очень был рад, если кто находил по вкусу и одобрял выбор какою-нибудь особенною фразою. Ничем более нельзя было сделать ему удовольствия. У самого папы не бывало, думаю, такого богатого и вкусного завтрака, как у нас. Действие начиналось так. Приносился черномазою, косматою Нанною, - в роде описанных в его отрывке „Рим“, - ужасной величины медный чайник с кипяченою водою. Гоголь обыкновенно начинал ругать Нанну за то и за другое, почему приносит она поздно, почему не вычистила ручки, не отерла дна и проч., и проч. Та с криком оправдывалась, а он доказывал, с разными характеристическими пантомимами с обеих сторон. Целая драма! „Да полно! - заключал я обыкновенно: - Вода простынет!“ Гоголь опоминается, и начинаются наливанья, разливанья, смакованья, подчиванья и облизыванья. Ближе часа никогда нельзя было управиться с чаем. „Довольно, довольно, пора идти!“ - „Погодите, погодите, успеем. Еще по чашечке, а вот эти дьяволенки, - отведайте, какие вкусные! Просто - икра зернистая, конфекты!“ Всякой день выход решаем был после многих толков и споров. План осмотров написал для меня Шевырев. Он помог и Гоголю на первых порах познакомиться с Римом, который известен был Шевыреву как свои пять пальцев. Но Гоголю непременно хотелось делать всегда что-нибудь по-своему. Шевырев дорожил более всего точностью, порядком, полнотою, а Гоголь хотел удивлять сюрпризами, чтоб никто не знал заранее ничего. Шевыреву принадлежали наука и знания, Гоголю - воображение и оригинальность, которая не оставляла его ни в чем, в важных делах, как и в мелочах. Он выбирал время, час, погоду, - светит ли солнце, или пасмурно на дворе, и множество других обстоятельств, чтоб показать нынче то, а не это, а завтра - наоборот. Привел, например, он нас в первый раз в храм св. Петра и вот как вздумал дать понятие об огромности здания. „Зажмурь глаза!“ - сказал он мне в дверях и повел меня за руку. Остановились спиною к простенку. „Открой глаза! Ну, видишь напротив мраморных ангельчиков под чашею?“ - „Вижу“. - „Каковы, велики?“ - „Что за велики! Маленькие“. - „Ну, так оборотись“. Я оборотился к простенку, у которого стоял, и увидел перед собою, под пару к ним, двух, почти колоссальных. Так велико между ними расстояние в промежутке: огромные фигуры издали кажутся только посредственными. В другой раз повел он нас молча, Бог знает, по каким переулкам, и, кажется, нарочно выбирал самые дурные и кривые, чтоб пройти как можно дальше и неудобнее. Конца, кажется, не было этому лабиринту. „Да куда же ты ведешь нас?“ - спросил я его с нетерпением. - „Молчи, - отвечал он с досадою, погруженный как будто в размышление, - узнаешь после“. Наконец, мы выходим на площадь. Перед нами открылась вдали широкая каменная лестница, наверху по бокам ее два огромных коня, которых под уздцы держали всадники. За нею на площади конная статуя. В глубине обширное здание с высокою каланчою. - „Ну, видишь молодцов?“ - спросил мой чудак. - „Вижу. Да что же это такое?“ - „Хороши?“ - Между тем мы приблизились. - „Это древние статуи Диоскуров, из театра Помпеева. А это Марк Аврелий на коне. А это Капитолий!“ Капитолий, - можно себе представить, какое впечатление производило такое полновесное слово. Но было мне и много досады с Гоголем. Он никогда не мог поспеть никуда к назначенному сроку и всегда опаздывал. Его нельзя было вытащить никуда иначе, как после нескольких жарких приступов. По дорогам ехать с ним - новые хлопоты и досады. В Италии господствовала в то время система паспортов. - „Gli passaporti!“ слышалось на каждом, кажется, перекрестке. Гоголь ни за что на свете не хотел никому показывать своего паспорта, и его надо было клещами вытаскивать из его кармана. Он уверял меня даже, что когда ездит один, то никогда не показывает паспорта никому по сей Европе под разными предлогами. Так и при нас, - не дает, да и только; начнет спорить, браниться и, смотря в глаза полицейскому чиновнику, примется по-русски ругать на чем свет стоит его, императора австрийского, его министерство, всех гонфалоньеров и подест (начальники городских кварталов и главы городов в Италии. - Б. С.), но таким тоном, таким голосом, что полицейский думает слышать извинения и повторяет тихо: - „Signore, passaporti!“ Так он поступал, когда паспорт у него в кармане, и стоило только вынуть его, а это случалось очень редко; теперь - представьте себе, что паспорта у него нет, что он засунул его куда-нибудь в чемодан, в книгу, в карман. Он должен, наконец, искать его, потому что мы приступаем с просьбами: надо ехать, а не пускают. Он начинает беситься, рыться, не находя его нигде, бросать все, что попадется под руку, и наконец, найдя его там, где нельзя и предполагать никакой бумаги, начнет ругать самый паспорт, зачем он туда засунулся, и кричать полицейскому: „На тебе паспорт, ешь его!“ - и проч., да назад взять не хочет. Преуморительные были сцены. Кто помнит, как читал Гоголь свои комедии, тот может вообразить их, и никто более. Расскажу еще кстати один анекдот о Гоголе. После чаю он обыкновенно водил нас по Риму и к двум часам приводил в гостиницу Лепри на Корсо или к Salinata, близ Piazza di Spagna, обедать; но сам никогда ничего не ел, говоря, что не имеет аппетита и что только часам к шести может что-нибудь проглотить. Так он оставлял нас, и мы после обеда шли к Шевыреву или к учителю, который давал нам итальянские уроки. Так продолжалось недели две. Однажды вечером встретился я у княгини Волконской с Бруни (художник Федор Антонович Бруни (1799–1875), автор картины „Медный змий“. - Б. С.) и разговорился о Гоголе. - „Как жаль, - сказал я, - что здоровье его так медленно поправляется!“ - „Да чем же он болен?“ - спрашивает меня с удивлением Бруни. - „Как чем? - отвечаю я: - Разве вы ничего не знаете? У него желудок расстроен; он не может есть ничего“. „Как не может, что вы говорите? - воскликнул Бруни, захохотав изо всех сил. - Да мы ходим нарочно смотреть на него иногда за обедом, чтоб возбуждать в себе аппетит: он ест за четверых. Приходите когда угодно, около шести часов к Фалькони“. Отправились мы гурьбой на другой день к Фалькони. Это была маленькая, тесненькая траттория, в захолустье, в роде наших харчевен, если и почище, то немного. Но Фалькони славился отличной, свежей провизией. Мы пришли и заперлись наглухо в одной каморке подле Гоголевой залы, сказав, что хотим попировать особо и спросили себе бутылку Дженсано. К шести часам, слышим, действительно, является Гоголь. Мы смотрим через перегородку. Проворные мальчуганы, camerieri, привыкшие к нему, смотрят в глаза и дожидаются его приказаний. Он садится за стол и приказывает: макарон, сыру, масла, уксусу, сахара, горчицы, равиоли, броккали… Мальчуганы начинают бегать и носить к нему то то, то другое. Гоголь, с сияющим лицом, принимает все из их рук за столом, в полном удовольствии, и распоряжается: раскладывает перед собой все припасы, - груды перед ним возвышаются всякой зелени, куча стеклянок со светлыми жидкостями, все в цветах, лаврах и миртах. Вот приносятся макароны в чашке, открывается крышка, пар повалил оттуда клубом. Гоголь бросает масло, которое тотчас расплывается, посыпает сыром, становится в позу, как жрец, готовящийся совершить жертвоприношение, берет ножик и начинает разрезывать… В эту минуту наша дверь с шумом растворяется. С хохотом мы все бежим к Гоголю. - „Так-то брат, - восклицаю я, - аппетит у тебя нехорош, желудок расстроен? Для кого же ты это наготовил?“ Гоголь на минуту сконфузился, но потом тотчас нашелся и отвечал с досадою: „Ну, что вы кричите, разумеется, у меня аппетита настоящего нет. Это аппетит искусственный, я нарочно стараюсь возбудить его чем-нибудь, да черта с два, возбужу, как бы не так! Буду есть, да нехотя, и все как будто ничего не ел. Садитесь же лучше со мной; я вас угощу“. - „Ну, так угости. Мы хоть и пообедали, но твои искусственные приготовления такие аппетитные…“ - „Чего же вы хотите? Эй, камериере, принеси!“ - и пошел, и пошел: agrodolce, di cigno, pelustro, testa di suppa Inglese, moscatello, и пр., и пр. Началось пирование, очень веселое. Гоголь уписывал за четверых и все доказывал, что это так, что это все ничего не значит и желудок у него расстроен».
Во время пребывания в Риме в 1839 г. П. вел дневник, где запечатлел свои встречи с Гоголем: «26 марта. Толковали с Гоголем о русской литературе, за рюмками сладенького и легонького Дженсано, ей на здоровье и на освобождение от ига двадесяти язык».
5 мая н. ст. 1839 г. Гоголь писал П. из Рима: «Иосиф, кажется, умирает решительно. Бедный, кроткий, благородный Иосиф (И. М. Виельгорский. - Б. С.). Не житье на Руси людям прекрасным; одни только свиньи там живущи!.. Здоровье мое так же неопределенно, и глупо, и странно, как и при тебе. Живу надеждою на Мариенбад».
П. вспоминал, как летом 1839 г. «в Мариенбаде произошла история. Гоголь занемог в Марсели, но не хотел лечиться, а Иноземцев (известный врач Федор Иванович Иноземцев (1802–1869), профессор Московского университета. Б. С.), который также был тогда в Мариенбаде, больной ипохондрией, не хотел лечить. Мне надо было их сводить и упрашивать, чтоб один решился лечиться, а другой - лечить».
27 ноября 1839 г. Гоголь писал П. из Петербурга: «Я не понимаю, что со мною делается. Как пошла моя жизнь в Петербурге! Ни о чем не могу думать, ничто не идет в голову. Как вспомню, что я здесь убил месяц уже времени ужасно!»
29 ноября 1839 г. П. из Москвы писал С. П. Шевыреву: «Гоголь все еще в Петербурге; но теперь жду его с обеими сестрами, которые будут жить у нас. Он непременно должен выдать что-нибудь, и многое, потому что денег нужна ему куча и для себя, и для сестер, и для матери».
Отношения Гоголя и П. были не только отношениями двух друзей, но и отношениями автора и редактора, и на этой почве между ними случались довольно острые конфликты. Как вспоминал С. Т. Аксаков, «в конце 1841 и в начале 1842 года начали возникать неудовольствия между Гоголем и Погодиным (у которого Гоголь жил. - Б. С.). Гоголь молчал, но казался расстроенным; а Погодин начал сильно жаловаться на Гоголя: на его капризность, скрытность, неискренность, даже ложь, холодность и невнимание к хозяевам, т. е. к нему, к его жене, к матери и теще, которые будто бы ничем не могли ему угодить. Я должен признаться, к сожалению, что жалобы и обвинения Погодина казались так правдоподобными, что сильно смущали мое семейство и отчасти меня самого, а также и Шевырева. Я, однако, объясняя себе поступки Гоголя его природною скрытностью и замкнутостью, его правилами, принятыми с издетства, что иногда должно не только не говорить настоящей правды людям, но и выдумывать всякий вздор для скрытия истины, я старался успокоить других моими объяснениями. Я приписывал скрытность и даже какую-нибудь пустую ложь, которую употреблял иногда Гоголь, когда его уличали в неискренности, единственно странности его характера и его рассеянности. Будучи погружен в совсем другие мысли, разбуженный как будто от сна, он иногда сам не знал, что отвечает и что говорит, лишь бы только отделаться от докучного вопроса; данный таким образом ответ невпопад надобно было впоследствии поддержать или оправдать, из чего иногда выходило целое сплетение разных мелких неправд. Впрочем, я должен сказать, что странности Гоголя иногда были необъяснимы и остались навсегда для меня загадками. Мне нередко приходилось объяснять самому себе поступки Гоголя точно так, как я объяснял их другим, т. е. что мы не можем судить Гоголя по себе, даже не можем понимать его впечатлений, потому-то, вероятно, весь организм его устроен как-нибудь иначе, чем у нас; что нервы его, может быть, во сто раз тоньше наших: слышат то, чего мы не слышим, и содрогаются от причин, для нас неизвестных. На такое объяснение Погодин с злобным смехом отвечал: „разве что так“. Я тогда еще не вполне понимал Погодина и потому не догадывался, что главнейшею причиною его неудовольствия было то, что Гоголь ничего не давал ему в журнал, чего он постоянно и грубо требовал, несмотря на все письма Гоголя. После объяснилось, что Погодин пилил, мучил Гоголя не только словами, но даже записками, требуя статей себе в журнал и укоряя его в неблагодарности, которые посылал ежедневно к нему снизу наверх… Такая жизнь сделалась мучением для Гоголя и была единственною причиною скорого отъезда его за границу. Теперь для меня ясно, что грубая, черствая, топорная натура Погодина не могла иначе поступить с натурою Гоголя, самою поэтическою, восприимчивою и по преимуществу нежною. Погодин сделал много добра Гоголю, хлопотал за него горячо всегда и везде, передавал ему много денег (не имея почти никакого состояния и имея на руках большое семейство), содержал его с сестрами и с матерью у себя в доме и по всему этому считал, что он имеет полное право распоряжаться в свою пользу талантом Гоголя и заставлять его писать в издаваемый им журнал. Погодин всегда имел добрые порывы и был способен сделать добро даже и такому человеку, который не мог заплатить ему тем же; но как скоро ему казалось, что одолженный им человек может его отблагодарить, то он уже приступал к нему без всяких церемоний, брал его за ворот и говорил: „я тебе помог в нужде, а теперь ты на меня работай“. Докуки Погодина увенчались, однако, успехом. Гоголь дал ему в журнал большую статью под названием „Рим“, которая была напечатана в № 3 „Москвитянина“».
М. С. Щепкин свидетельствует: «Когда Гоголь напечатал свой „Рим“ в „Москвитянине“, то, по условию, выговорил себе у Погодина двадцать оттисков, но тот, по обыкновению своему, не оставил, сваливая вину на типографию. Однако Гоголь непременно хотел иметь их, обещав наперед знакомым по оттиску. И потому, настаивая на своем, сказал, разгорячась мало-помалу: „А если вы договора не держите, так прикажите вырвать из своего журнала это число оттисков“. „Но как же, - заметил издатель, - ведь тогда я испорчу двадцать экземпляров“. - „А мне какое дело до этого?.. Впрочем, хорошо: я согласен вам за них заплатить, - прибавил Гоголь, подумав немного, - только чтоб непременно было мне двадцать экземпляров моей статьи, слышите? Двадцать экземпляров!“ Тут я увел его в комнату наверх, где сказал ему: „Зачем вам бросать эти деньги так на ветер. Да за двадцать целковых вам наберут вновь вашу статью“. - „В самом деле? спросил он с живостью. - Ах, вы не знаете, что значит иметь дело с кулаком!“ - „Так зачем же вы связываетесь с ним?“ - подхватил я. - „Затем, что я задолжал ему шесть тысяч рублей ассигнациями: вот он и жмет. Терпеть не могу печататься в журналах, - нет, вырвал-таки у меня эту статью! И что же, как же ее напечатал? Не дал даже выправить хоть в корректуре. Почему уж это так, он один это знает“. Ну, подумал я, потому это так, что иначе он не сумеет: это его природа делать всё, как говорится, тяп да ляп».
17 октября 1840 г. Гоголь писал П. из Рима: «Я выехал из Москвы хорошо, и дорога до Вены по нашим открытым степям тотчас сделала надо мною чудо. Свежесть, бодрость взялась такая, какой я никогда не чувствовал. Я, чтобы освободить еще, между прочим, свой желудок из разных неудобств и кое-где засевших остатков московских обедов, начал пить в Вене мариенбадскую воду. Она на этот раз помогла мне удивительно: я начал чувствовать какую-то бодрость юности, а самое главное - я почувствовал, что нервы мои пробуждаются, что я выхожу из того летаргического умственного бездействия, в котором я находился в последние годы и чему причиною было нервическое усыпление… Я почувствовал, что в голове моей шевелятся мысли, как разбуженный рой пчел; воображение мое становится чутко. О, какая была это радость, если бы ты знал! Сюжет, который в последнее время лениво держал в голове своей, не осмеливаясь даже приниматься за него, развернулся передо мною в величии таком, что все во мне почувствовало сладкий трепет, и я, позабывши все, переселился вдруг в тот мир, в котором давно не бывал, и в ту же минуту засел за работу, позабыв, что это вовсе не годилось во время пития вод, и именно тут-то требовалось спокойствие головы и мыслей. Но впрочем, как же мне было воздержаться. Разве тому, кто просидел в темнице без свету солнечного несколько лет, придет на ум, по выходе из нее, жмурить глаза, из опасения ослепнуть, и не глядеть на то, что радость и жизнь для него, притом я думал: Может быть, это только мгновенье, может, это опять скроется от меня, и я буду потом вечно жалеть, что не воспользовался временем пробуждения сил моих… Со страхом я гляжу на себя. Я ехал бодрый и свежий на труд, на работу. Теперь… Боже. Сколько пожертвований сделано для меня моими друзьями - когда я их выплачу! А я думал, что в этом году уже будет готова у меня вещь, которая за одним разом меня выкупит, снимет тяжести, которые лежат на моей бессовестной совести. Что предо мною впереди? Боже, я не боюсь малого срока жизни, но я был уверен по такому свежему бодрому началу, что мне два года будет дано плодотворной жизни. И теперь от меня скрылась эта сладкая уверенность. Без надежды, без средств восстановить здоровье… Часто в теперешнем моем положении мне приходит вопрос: зачем я ездил в Россию, по крайней мере, меньше лежало бы на моей совести. Но как только я вспомню о моих сестрах. - Нет, мой приезд не бесплоден был. Клянусь, я сделал много для моих сестер. Они после увидят это».
В сентябре 1843 г. П. писал Гоголю: «Когда ты затворил дверь, я перекрестился и вздохнул свободно, как будто гора свалилась у меня тогда с плеч; все, что узнавал я после, прибавило мне еще более муки, и ты являлся, кроме святых, высоких минут своих, отвратительным существом».
На экземпляре «Выбранных мест из переписки с друзьями», подаренном П., Гоголь сделал такую надпись: «Неопрятному и растрепанному душой Погодину, ничего не помнящему, наносящему на всяком шагу оскорбления другим и того не видящему, Фоме Неверному, близоруким и грубым аршином меряющему людей, дарит сию книгу, в вечное напоминание грехов его, человек, также грешный, как и он, и во многом еще неопрятнейший его самого». В письме С. П. Шевыреву от 11 февраля 1847 г. он следующим образом объяснил ее появление: «Я давно уже, слава Богу, ни на кого не сержусь, но для надписи я прибирал нарочно самые жесткие слова, желая усилить в глазах его те недостатки, которые кажутся ему небольшими и неважными, и несколько даже уязвить душу. Что ж делать? Иных людей не заставишь по тех пор развязать, как следует, язык, покуда не рассердишь. К тому ж я угощал его тем же, чем угощаю себя ежедневно и чем желал бы, чтобы потчевали меня почаще другие. Впрочем, напрасно ты такого дурного мнения о Погодине. Он гораздо лучше, чем ты его себе представляешь, и особенно теперь. Он великодушен, и это составляло всегда главную черту его характера, несмотря на все недостатки его: он сам станет колоть себя и поражать именно моими словами, теми самыми, которые я прибрал ему в надпись. В доказательство же, что я ничего не имею противу его на душе своей, прилагаю при сем письмецо к нему самому».
8 июля 1847 г. Гоголь писал П.: «перед моим приездом в Москву (осенью 1841 г. - Б. С.) я писал еще из Рима С. Т. Аксакову, что я нахожусь в таком положении моего душевного состояния, во время которого я долго не буду писать, что я прошу поверить мне на слово; что прошу его изъяснить это тебе, чтобы ты не требовал от меня ничего в журнал. Приехавши в Москву, я остановился у тебя со страхом, точно предчувствуя, что быть между нами неприятностям. В первый же день я повторил тебе эту самую просьбу. Я ничего не умел тебе сказать и ничего не в силах был изъяснить. Я сказал тебе только, что случилось внутри меня что-то особенное, которое произвело значительный переворот в деле творчества моего; что сочинение мое от этого может произойти слишком значительным. Я сказал, что оно так будет значительно, что ты сам будешь от него плакать и заплачут от него многие в России… Ничего больше я не успел сказать тебе. Знаю только: я просил со слезами тебя во имя Бога поверить словам моим. Ты был тогда растроган и сказал мне: „верю“. Я просил тебя вновь не требовать ничего в журнал. Ты дал мне слово. На третий, на четвертый день ты стал задумываться. Тебе начали сниться черти. Из моих бессильных и неясных слов ты стал выводить какие-то особенные значения. Я потихоньку скорбел, но не говорил ничего, - знал, что я ничего не смогу объяснить, а только наклеплю на самого себя. Но когда через две недели после того объявил мне, что должен дать тебе статью в журнал, точно как будто бы между нами ничего и не происходило (возможно, отказ давать статьи в „Москвитянин“ П. расценил как своеобразное кокетство. - Б. С.), это меня изумило и в то же время огорчило сильно. А когда ты потом еще недели через три напомнил мне вновь, говоря, что я должен дать тебе статью, это напоминание показалось мне так низким, неблагодарным и неделикатным, что я стал презирать тебя. Я не старался скрывать перед тобою презренье (согласимся, что повод для презренья был ничтожен. - Б. С.). Напротив, я тебе показывал его при всяком случае почти явно. Не понимая, из какого источника оно происходит, ты принимал его просто за гордость, и встречая гневное выражение лица при всяких, даже небольших случаях, ты заключил, что во мне поселился сам демон гордости во всем сатанинском своем виде, и думал, что это уже моя натура, что я непременно со всеми так обращаюсь, тогда как, признаюсь тебе поистине, ни с кем в мире я не обращался так дурно, как с тобою… С этих пор пошло у нас навыворот. Видя, как ты обо мне путался и терялся в заключениях, я говорил себе: „путайся же, когда так!“ И уже назло тебе начал делать иное, мне вовсе не свойственное, ни моей натуре, с желаньем досадить тебе».
12 мая 1848 г. Гоголь писал П. из Васильевки: «Что сказать тебе об отрывках из нового труда твоего: Русской истории? - то разве, что в этом твореньи твоем у тебя явилось все то, что прежде недоставало тебе. Я даже думаю, что вряд ли Русской гражданин в нынешнюю эпоху может сделать лучше приношенье земле своей, какое сделаешь ей ты этой историей, если с таким же успехом поведешь дело далее, с каким начал. Потребность истории в нынешнее время ощутительна. Может быть, только с помощью ее можно спасти нам добро наше, расхищаемое татями. О себе скажу только, что еле-еле осматриваюсь. Вижу предметы вокруг меня как бы сквозь какую-то мглу. Многое для меня покуда задача. Боюсь предаться собственным заключеньям, чувствуя, что малейшей торопливостью и опрометчивостью могу наделать больше вреда, чем всякой иной писатель. Деревня покуда принимает меня не совсем неблагосклонно, воздух, кажется, здоров».
18 октября 1848 г. П. отметил в дневнике «глубокое замечание Гоголя: „Спасение России, что Петербург в Петербурге“». А последовали довольно ироничные записи:
«1 ноября. Думал о Гоголе. Он все тот же. Я убедился. Только ряса подчас другая. Люди ему нипочем…
2 ноября. Гоголь по два дня не показывается; хоть бы спросил: чем ты кормишь двадцать пять человек?..
19 ноября. Православие и самодержавие у меня в доме: Гоголь служил всенощную, - неужели для восшествия на престол?..
24 декабря 1848 г. П. писал М. А. Максимовичу: «Гоголь жил у меня два месяца, а теперь переехал к графу А. П. Толстому, ибо я сам переезжаю во флигель (где прежде жил Гоголь; вероятно, переселение произошло из-за ремонта. - Б. С.)… Он здоров, спокоен и пишет».
15 октября 1849 г. П. записал в дневнике: «Вечер. Князь Енгалычев, Киреевский, Григорьев. Духовная беседа, а Гоголь скучал и улизнул».
7 марта 1851 г. Гоголь из Одессы выразил соболезнование П. в связи с кончиной его матери Аграфены Михайловны Погодиной (1776–1850): «Добрая мать, так тебя любившая, уже теперь не молится за тебя здесь на земле, она уже там… Она завещает теперь тебе молиться о ней. Не позабывай по мне панихид. Панихиды по близким душе успокаивают много нашу собственную душу. Да и самим мыслям становится после того как-то способнее и удобнее стремиться туда, куда им предписан закон стремиться, и самые кандалы на ногах, на которые ты жалуешься и которые у всякого человека на земле, становятся тогда неслышней и легче».
Последнее письмо Гоголь написал П. в сентябре 1851 г.: «Павел Васильевич Анненков, занимающийся изданием сочинений Пушкина и пишущий его биографию, просил меня свести его к тебе затем, чтобы набрать и от тебя материалов и новых сведений по этой части. Если найдешь возможным удовлетворить, то по мере сил удовлетвори, а особенно покажи ему старину, авось-либо твое собрание внушит уважение этим господам, до излишества живущим в Европе».
В дневнике П. сохранилось описание последних дней Гоголя. На основе дневниковых записей П. написал воспоминания: «Во вторник (5 февраля 1852 г. - Б. С.) на масленице Гоголь приезжал к своему духовнику, живущему в отдаленной части города, известить, что говеет, и спросить, когда можно приобщиться. Тот посоветовал было дождаться первой недели поста, а потом согласился и назначил четверг… В четверг (7 февраля. - Б. С.) явился Гоголь в церковь (Саввы Освященного, на Девичьем Поле. - Б. С.) еще до заутрени и исповедался. Перед принятием Св. Даров, за обеднею, пал ниц и много плакал. Был уже слаб и почти шатался… Вечером приехал он опять к священнику и просил его отслужить поутру. Из церкви заехал по соседству к одному знакомому (самому П. - Б. С.), который при первом взгляде на него заметил в лице болезненное расстройство и не мог удержаться от вопросов, что с ним случилось. „Ничего, - отвечал он, - я нехорошо себя чувствую“. Просидев несколько минут, он встал (в комнате сидело двое посторонних) и сказал, что сходит к домашним, но остался у них еще менее… В субботу на масленице (9 февраля. - Б. С.) он посетил некоторых своих знакомых. Никакой болезни не было в нем заметно, не только опасности; а в задумчивости его, молчаливости не представлялось ничего необыкновенного… С понедельника только обнаружилось его совершенное изнеможение. Он не мог уже ходить и слег в постель. Призваны были доктора. Он отвергал всякое пособие, ничего не говорил и почти не принимал пищи. Просил только по временам пить и глотал по несколько капель воды с красным вином. Никакие убеждения не действовали. Так прошла вся первая неделя… В воскресенье (10 февраля 1852 г. - Б.С.), перед постом, он призвал к себе одного из друзей своих (А. П. Толстого; характерно, что его П. именует „другом Гоголя“, а самого себя только „знакомым“; очевидно, тем самым П. хотел подчеркнуть, что в последние годы Гоголь отдалился от него и сблизился с кругом графа А. П. Толстого. - Б. С.) и, как бы готовясь к смерти, поручал ему отдать некоторые свои сочинения в распоряжение духовной особы (митрополита Филарета. - Б. С.), им уважаемой, а другие напечатать. Тот старался ободрить его упавший дух и отклонить от него всякую мысль о смерти. Ночью, во вторник (12 февраля. - Б. С.), он долго молился один в своей комнате. В три часа призвал своего мальчика и спросил его: тепло ли в другой половине его покоев. „Свежо“, - отвечал тот. - „Дай мне плащ, пойдем: мне нужно там распорядиться“. И он пошел, с свечкой в руках, крестясь во всякой комнате, через которую проходил. Пришед, велел открыть трубу, как можно тише, чтоб никого не разбудить, и потом подать из шкафа портфель. Когда портфель был принесен, он вынул оттуда связку тетрадей, перевязанных тесемкой, положил ее в печь и зажег свечой из своих рук. Мальчик, догадавшись, упал перед ним на колени и сказал: „барин, что вы это, перестаньте!“ - „Не твое дело, отвечал он, молись“. Мальчик начал плакать и просить его. Между тем огонь погасал, после того как обгорели углы у тетрадей. Гоголь заметил это, вынул связку из печки, развязал тесемку, и уложив листы так, чтоб легче было приняться огню, зажег опять, и сел на стуле перед огнем, ожидая, пока все сгорит и истлеет. Тогда он, перекрестясь, воротился в прежнюю свою комнату, поцеловал мальчика, лег на диван и заплакал. „Иное надо было сжечь, сказал он, подумав, - а за другое помолились бы за меня Богу; но, Бог даст, выздоровею, и всё поправлю“. Поутру он сказал графу Александру Петровичу Толстому: „вообразите, как силен злой дух! Я хотел сжечь бумаги, давно уже на то определенные, а сжег главы Мертвых Душ, которые хотел оставить друзьям на память после своей смерти“. Вот что до сих пор известно о погибели неоцененного нашего сокровища… В четверг (14 февраля. - Б. С.) сказал: „Надо меня оставить; я знаю, что должен умереть“… В понедельник на второй неделе поста (18 февраля. - Б. С.) духовник предложил ему приобщиться и собороваться маслом, на что он согласился с радостию и выслушал все Евангелия в полной памяти, держа в руках свечу, проливая слезы. Вечером уступил было настояниям духовника принять медицинское пособие, но лишь только прикоснулись к нему, как закричал самым жалобным, раздирающим голосом: „Оставьте меня! Не мучьте меня!“ Кто ни приходил к нему, он не поднимал глаз, приказывал только по временам переворачивать себя или подавать себе пить. Иногда показывал нетерпение… Во вторник он выпил без прекословия чашку бульону, поднесенную ему служителем, через несколько времени другую и подал тем надежду к перемене в своем положении; но эта надежда продолжалась недолго… В среду обнаружились явные признаки жестокой нервической горячки. Употреблены были все средства, коих он, кажется, уже не чувствовал, изредка бредил, восклицая: „Поднимите, заложите, на мельницу, ну же, подайте!“ (вероятно, Гоголь в последние часы жизни переносился в счастливые дни детства в родной Васильевке. - Б. С.)».
О трагической развязке П. сообщила 21 февраля 1852 г. его теща Е. Ф. Вагнер: «Сего утра в восемь часов наш добрый Николай Васильевич скончался, был все без памяти, немного бредил, по-видимому, он не страдал, ночь всю был тих, только дышал тяжело; к утру дыхание сделалось реже и реже, и он как будто уснул, болезнь его обратилась в тифус; я у него провела две ночи, и при мне он скончался. Накануне смерти у Гоголя был консилиум; его сажали в ванну, на голову лили холодную воду, облепили горчичниками, к носу ставили пиявки, на спину мушку, и все было без пользы».
Из книги Корабль идет дальше автора Клименченко Юрий ДмитриевичМихаил Петрович «Рошаль» стоял у стенки второго района против домика контрольного пропускного пункта. Длинный, узкий, с высокой некрасивой трубой и почему-то с креном на правый борт.Я вступил на палубу с волнением. Всегда немножко волнуешься, когда приходишь на новое
Из книги Во имя Родины. Рассказы о челябинцах - Героях и дважды Героях Советского Союза автора Ушаков Александр ПрокопьевичГАЛКИН Михаил Петрович Михаил Петрович Галкин родился в 1917 году в городе Пласте Челябинской области в крестьянской семье. Русский. Окончил неполную среднюю школу. Работал слесарем механического цеха «Кочкарьзолото». По путевке Челябинского обкома комсомола был
Из книги Офицерский корпус Армии генерал-лейтенанта А.А.Власова 1944-1945 автора Александров Кирилл МихайловичКУШНОВ Михаил Петрович Михаил Петрович Кушнов родился в 1923 году в селе Новотагилка Миасского района Челябинской области. Русский. Окончил семь классов. Работал на прииске «Миассзолото». В Советскую Армию призван в марте 1942 года, с сентября участвовал в боях с
Из книги 99 имен Серебряного века автора Безелянский Юрий НиколаевичГАЛИН Михаил Петрович Михаил Петрович Галин родился в 1918 году в селе Белоярском Щучанского района Курганской области в крестьянской семье. Русский. Окончил начальную школу в родном селе. Работал столяром, электриком на станции Челябинск. В Советскую Армию призван в 1939
Из книги Походы и кони автора Мамонтов Сергей ИвановичПОХВАЛЕНСКИЙ Михаил Петрович Военный инженер 3-го ранга РККАКапитан ВС КОНРРодился 11 января 1901 г. в Моршанске. Русский. Из семьи священника. В 1919 г. окончил Моршанское реальное училище. Участник Гражданской войны. Принимал участие в боевых действиях на Южном фронте
Из книги Поль Верлен автора Птифис Пьер Из книги Воспоминания провинциального телевизионщика автора Пивер Леонид ГригорьевичПОГОДИН Пока мы с Казицким сколачивали батарею и работали не покладая рук, прибежал солдат-пулеметчик.- Капитан Погодин вас требует, господин поручик, - сказал он мне.- Скажи ему, чтобы он катился к черту.- Князь Авалов с ним.- Сейчас не могу, приду, когда освобожусь.Этого
Из книги Самые знаменитые путешественники России автора Лубченкова Татьяна ЮрьевнаГлава XII НА РАСПУТЬЕ (16 января 1875 - конец марта 1875) «Мое последнее свидание с Рембо, в феврале 1875…» Поль Верлен, письмо Франсису Вьеле-Гриффену от 5 января 1892 года 15 января заключенному вернули его гражданскую одежду, часы, портфель, галстук, отложной воротничок, выдали
Из книги Гоголь автора Соколов Борис ВадимовичПогодин в доме Настоящим любимцем публики был Петр Александрович Погодин. Да что публика – я его обожал! У него был прекрасный тембр – баритональный тенор. В программе «Уральская неделя» зрители обращались к нему с самыми невообразимыми вопросами, считая, что Петр знает
Из книги Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 1. А-И автора Фокин Павел ЕвгеньевичМИХАИЛ ПЕТРОВИЧ ЛАЗАРЕВ Один из главных строителей российского Черноморского флота Михаил Петрович Лазарев родился 3 ноября 1788 года во Владимирской губернии.Его отец Петр Гаврилович Лазарев находился в должности правителя Владимирского наместничества. В семье Петра
Из книги Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники автора Гиппиус Василий ВасильевичЛОНГИНОВ Михаил Николаевич (1823–1875), сын сенатора и члена Государственного совета Николая Михайловича Лонгинова (1775–1853), с 1871 г. начальник Главного управления по делам печати, известный библиограф и историк. В начале 1830-х годов был учеником Гоголя.О знакомстве с писателем
Из книги Золотые звезды курганцев автора Устюжанин Геннадий Павлович Из книги автораМ. П. Погодин – С. П. Шевыреву 30 июня 1832 г.…Нов[остей] лит[ературных] писать не хочется: скоро приедешь. Гоголь-Яновский написал две части повестей малорос[сийских] волшебных – много прекрасного. – Он здесь…Рукописи ПБЛ (ср. «Русс. Архив»,
Из книги автораМ. П. Погодин – В. П. Андросову [Март?] 1835 г.…Гоголь читал мне отрывки из двух своих комедий. [В конце февраля или в начале марта, когда Погодин приезжал в Петербург. Письмо это (о петербургских впечатлениях Погодина) было тогда же напечатано в «Московском Наблюдателе».] Одна
Из книги автораМ. П. Погодин – Н. В. Гоголю Москва, 6 мая 1836 г.…Щепкин плачет. Ты сделал с ним чудо. При первом слухе о твоей комедии на сцене он оживился, расцвел, вновь сделался веселым, всюду ездил и рассказывал. Надо почтить это участие таланта. Ставить пиесу я сам тебе не советую: я как-то
Из книги автораГАЛИН Михаил Петрович Михаил Петрович Галин родился в 1918 году в селе Белоярском Щучанского района Курганской области в семье крестьянина. По национальности русский. Член КПСС с 1943 года.После окончания начальной школы до призыва в 1939 году в ряды Красной Армии работал
Введение к работе
Актуальность темы исследования
М.П. Погодин является видным представителем отечественной исторической науки XIX столетия. Актуальность изучения его взглядов связана с тем, что его историческая концепция является составной частью развития исторической науки, становления исторического знания, она стала важнейшим элементом отечественной историографии, опираясь на развитие которой, можно наиболее полно оценить значение и место М.П. Погодина как историка. Это тем более важно, что Погодин олицетворял переходное время в развитии русской исторической науки, когда, по мнению историка К.Д. Кавелина, из подготовительных исследований стала рождаться история в собственном смысле. Погодин «всеми своими сторонами принадлежа к прошедшему, не был чужд некоторых новых требований, взглядов, ученых приемов, которые мы не встречаем у его предшественников».
Погодин был одним их первых, кто в отечественной историографии попытался применить идеи немецкой классической философии в конкретных исторических исследованиях. Историческая концепция Погодина представляла собой одну из первых попыток обосновать особый исторический путь России. Исторические труды Погодина стали определенным шагом вперед по сравнению с работами его предшественников, способствовали развитию русской исторической науки, расширив ее источниковедческую и методологическую основу.
М.П. Погодин известен не только как историк. Он оставил заметный след в развитии общественно-политической мысли России XIX века, став одним из идеологов теории «официальной народности».
По признанию В.О. Ключевского, «о нем много и охотно говорили при его жизни, но с трудом и равнодушием вспоминают по смерти». Действительно, интерес к его обширной научной деятельности угасает в то время, когда он уходит с публичной арены. Следующее поколение историков (С.М. Соловьев, К.Д. Кавелин, В.О. Ключевский, П.Н. Милюков), вышедшее на новый уровень, поставившее во главу угла идею исторической закономерности, обосновавшее необходимость теоретического осмысления прошлого, критически отнеслось к работам Погодина, который сделал лишь первые шаги в этом направлении. Не последнюю роль в многолетнем забвении сыграла принадлежность Погодина к официально-охранительным кругам России XIX века. Стремление Погодина «сделать российскую историю охранительницей и блюстительницей общественного спокойствия» негативно сказалось на оценке его научного наследия. Данное обстоятельство отразилось как в дореволюционной историографии, и, особенно, в историографии советского времени.
В современной отечественной историографии наметился значительный интерес к изучению творчества неординарного человека, ученого, публициста, писателя и общественного деятеля – М.П. Погодина. Такое внимание во многом обусловлено «реабилитацией» как консервативного направления общественно-политической мысли России XIX века в целом, так и отдельных представителей этого течения, в том числе, М.П. Погодина, исторические воззрения которого были тесно связаны с официальной доктриной первой половины XIX века – теорией «православия, самодержавия, народности». Современные историки стремятся преодолеть односторонне-негативные представления об историке предшествующего периода, объективно оценить его достижения, показать тот вклад, который внес Погодин в развитие отечественной исторической науки.
Таким образом, обращение к исследованию исторической концепции М.П. Погодина диктуется самой логикой развития исторической науки, которая приводит к осознанию невозможности полноценного и объективного представления о развитии общественной мысли России, а, следовательно, и самой истории без знания творческого наследия одного из виднейших ее представителей.
Объект исследования
Объектом диссертационного исследования является концепция исторического развития России отечественного историка XIX века М.П. Погодина.
Предмет исследования
Предмет исследования включает в себя анализ общетеоретических и методологических основ исторической концепции Погодина, его понимание особенностей исторического развития России и проблемы образования Древнерусского государства.
Хронологические рамки исследования
Хронологические рамки исследования охватывают годы жизни М.П. Погодина (1800-1875). Это время характеризуется значительными изменениями, затронувшими все сферы общественной жизни, как в России, так и в Европе. Достаточно сказать, что М.П. Погодин был современником таких событий как Отечественная война 1812 года, восстание 25 декабря 1825 года, революции во Франции и Германии 1830, 1848 гг., Польское восстание 1830 г., Крымская война (1853-1856), отмена крепостного права в 1861 г.
В XIX веке происходят изменения и в развитии отечественной исторической науки. Изменения в исторической мысли были связаны с внутренними потребностями российского общества, теми сдвигами, которые происходили в общественном сознании людей, традициями развития самой исторической мысли. Российская историческая наука развивалась в русле европейской. Значительное влияние на развитие отечественной исторической мысли оказали идеи немецкой классической философии, идеи ведущих европейских исторических школ.
Все это нашло непосредственное отражение в исторических и общественно-политических взглядах М.П. Погодина.
Историография проблемы
Литература, посвященная жизни и творчеству М.П. Погодина, довольно обширна и представлена различными жанрами: научные исследования, освещающие различные аспекты деятельности историка, мемуары, биографические очерки. Необходимо отметить, что сама личность Погодина, как и его историческое наследие, оцениваются крайне противоречиво. Особенно это характерно для дореволюционной историографии.
Пожалуй, самая негативная оценка личных и профессиональных качеств М.П. Погодина, так и всей его научной деятельности представлена у С.М. Соловьева.
С другой стороны, в дореволюционной историографии встречаются работы, в которых крайне высоко оцениваются личные качества и научная деятельность Погодина. В работах известного историка XIX века И.Д. Беляева, историка и издателя памятников русской старины А.Ф. Бычкова, известного филолога Ф.И. Буслаева Погодин представлен талантливым педагогом и историком. По своей сути работы данных авторов являются панегирическими.
В работах историков К.Н. Бестужева-Рюмина, П.Н. Милюкова, К.Д. Кавелина, М.О. Кояловича подчеркивается особое внимание М.П. Погодина к основательному и подробному исследованию фактов русской истории. Но при этом историки отмечали справочный характер трудов М.П. Погодина, видели важнейший их недостаток в отсутствии общей картины исторического процесса, системы. В то же время критики М.П. Погодина отмечали, что «отзываясь неблагоприятно о системах и теориях русской истории, он сам как бы невольно их строит», у Погодина было «предчувствие цельного полного взгляда на русскую историю».
В работах Г.В. Плеханова и Д.А. Корсакова исследовались общественно-политические взгляды М.П. Погодина. По мнению
Г.В. Плеханова позиция М.П. Погодина была наиболее близка к славянофильскому направлению мысли, противоречия между ними касались лишь второстепенных вопросов. Д.А. Корсаков не считал возможным четко определить направление общественно-политической деятельности М.П. Погодина.
Особое место в литературе о М.П. Погодине занимает фундаментальный труд Н.П. Барсукова «Жизнь и труды М.П. Погодина» в 22-х книгах. Это основательное и разностороннее исследование жизни и творчества М.П. Погодина представляет особую ценность в плане публикации архивных материалов, касающихся как жизни главного героя, так и истории русской культуры и литературы в целом. Поэтому данная работа представляет интерес не только в плане историографии, но и как источник.
В целом для дореволюционной историографии во многом характерна эмоциональная оценка – положительная или отрицательная характеристика личности историка зачастую служила основой для критики его научного наследия, исторической концепции и политических взглядов.
Сложность заключалась еще и в том, что Погодин олицетворял переходное время в развитии русской исторической науки. Наличие «природного чутья» (В.О. Ключевский) позволило историку обозначить ряд важнейших вопросов исторической науки, однако решить их, с точки зрения современников, Погодину не удалось. Уже «младшие» современники Погодина пришли к необходимости изучения истории исходя из принципа ее органического развития, понимания развития истории как закономерного, объективного процесса. С одной стороны, историки (К.Д. Кавелин, П.Н. Милюков) отдавали должное Погодину, называя его в числе первых, кто попытался привлечь новый «философский подход» в исторические исследования. Но с другой – критиковали его исторические воззрения уже с точки зрения выработанных ими «высших взглядов», теории, системы, которая, по их мнению, отсутствовала у Погодина.
Советская историография при оценке творчества того или иного ученого традиционно исходила из занимаемых им классовых позиций. В историографии этого периода Погодин представлен как консерватор, ярый сторонник «теории официальной народности», не оказавший заметного влияния на ход развития исторической науки. Основное внимание было сосредоточено не на объективном исследовании научных работ историка, а критике его реакционных воззрений.
Один из первых исследователей, рассматривавших деятельность историков прошлого с точки зрения классовой борьбы был М.Н. Покровский. В целом Покровский низко оценивает научное значение работ Погодина по русской истории. Труды Погодина, по его мнению, остались бы незамеченными, если бы не имели столь яркой политической направленности.
Советский историк Н.Л. Рубинштейн отмечает двойственность и противоречивость исторической концепции Погодина. По мнению Рубинштейна, попытка Погодина дать общую историческую концепцию, построенную на противоречивом основании, оказалась исторически бесплодной. Большее значение имеет разработка Погодиным конкретных исторических вопросов (о возвышении Москвы, проблема установления крепостного права в России) и дальнейшее развитие научно-критического метода.
В «Очерках истории исторической науки в СССР» характеристике общественно-политических и исторических взглядов М.П. Погодина посвящено чуть более страницы. По мнению автора, А.В. Предтеченского, «реакционность» исторических воззрений Погодина выразилась в двух основных моментах: приверженности историка «теории официальной народности», а также в пропагандировавшемся им норманизме. Таким образом, «холопская преданность самодержавию органически сочеталась у Погодина с космополитическими взглядами».
В 1970-80 гг. вышли в свет ряд исследований, посвященных различным аспектам общественно-политической ситуации в России XIX века, где, так или иначе присутствует имя М. П. Погодина. В большинстве работ историк представлен самым заметным сторонником теории «официальной народности», его политические и исторические убеждения подвергаются критике, однако, общий тон высказываний гораздо мягче и корректнее, чем в предшествующих исследованиях.
Следует особо отметить диссертацию В.К. Терещенко «М.П. Погодин в общественно-идейной борьбе 30-50-х годов XIX века». Данная работа выделяется, прежде всего, тем, что автор попыталась объективно оценить общественно-политические взгляды историка. Проанализировав общественно-политические взгляды Погодина, проследив эволюцию его идейных представлений, Терещенко, в конечном итоге, определяет позицию Погодина как «буржуазный консерватизм» – сочетание охранительства с элементами буржуазной идеологии.
В целом, советская историография крайне низко оценила научную деятельность М.П. Погодина, его вклад в развитие русской исторической науки, признавая за его исследованиями в области русской истории лишь определенное историографическое значение.
В постсоветский период были пересмотрены многие выводы советской историографии в оценке творчества М.П. Погодина. Возрос интерес к изучению многогранной деятельности русского историка и мыслителя. Появляются отдельные статьи и специальные монографии, в которых рассматривается биография Погодина, анализируются его общественно-политические и исторические взгляды.
Одной из первых работ такого плана стала статья В.И. Дурновцева и А.Н. Бачинина «Разъяснять явления русской жизни из нее самой: М.П. Погодин» (1996). По мнению авторов, роль Погодина в развитии науки отечественной истории весома, значительна и весьма своеобразна. С одной стороны, Погодин содействовал укреплению в исторической науке тезиса о противоположности русской и западноевропейской истории. С другой стороны, коренные принципы исторического мировидения Погодина («норманнская теория» и отношение к Петру I и его преобразованиям) сближали его с историками «западного» направления.
В исследовании историка Ф.А. Петрова рассматривается деятельность Погодина в качестве профессора Московского университета. По мнению автора, Погодиным были заложены основы преподавания отечественной истории в Московском университете и тем самым подготовлена почва для преподавательской деятельности С.М. Соловьева и В.О. Ключевского.
Исследователь К.Б. Умбрашко в монографии «М. Погодин: Человек. Историк. Публицист» поставил перед собой задачу «увидеть Погодина глазами его современников и потомков, воссоздать внутреннее самопонимание и самоописание Михаила Петровича... выявить истоки формирования характера, разгадать феномен его незаурядной личности, стягивающей на себя почти все линии общественно-политической, культурной истории России XIX века». Среди всех ипостасей Погодина (литератор, педагог, журналист, собиратель) на первое место автор ставит «Погодина-историка». В целом, исследователь высоко оценивает исторические произведения Погодина, отмечая в них «почти все основные идеи историографии XIX века: альтернативность и многовариантность исторического процесса, историко-типологические принципы, идеи государственной и юридической школ, новые подходы в описании образа жизни и быта, нетривиальные приемы источниковедческой критики».
Сложный образ Погодина представлен в работах Н.И. Павленко. Среди личностных характеристик Погодина автор отмечает крайнее честолюбие, высокомерие, пренебрежение к окружающим, стремление занимать лидирующие позиции. Эти качества легли в основу «одиночества» Погодина в профессиональной деятельности. Чем бы ни занимался Погодин – историей, публицистикой, преподаванием, коллекционированием – во всем он занимал совершенно особую нишу. В этом его уникальность, его оригинальность, «феномен Погодина». По мнению исследователя, историческая концепция Погодина примитивна, непоследовательна, «в ее содержание далеко не всегда укладываются факты», поэтому она «не обрела последователей и не утвердилась в исторической науке». Непоследовательность и противоречивость взглядов историка проявилась прежде всего в том, что развивая идеи самобытности древнейшего периода русской истории, стержнем которой является утверждение о добровольном призвании князей, Погодин, переходя к изложению событий более позднего времени, «забывает» об этой особенности и не показывает, как она сказалась на последующей истории. Наиболее заметно это противоречие проявилось в положительной оценке Погодиным петровских преобразований. Тем не менее, исследователь отмечает, что в концепции Погодина было рациональное зерно – раскрытие роли географического фактора в его конкретных проявлениях, признание особенностей исторического развития России, осмысление менталитета русского человека. В целом, по мнению Павленко, общее значение трудов Погодина по истории, за небольшим исключением, невелико не только с точки зрения современной исторической науки, но и ее состояния в XIX столетия.
В статье Т.А. Володиной «Уваровская триада и учебники по русской истории» проведен сравнительный анализ учебников М.П. Погодина и Н.Г. Устрялова. По мнению автора, учебник Устрялова «Начертание русской истории» в большей степени соответствовал предлагаемой Министерством народного просвещения идеологической основе, а интерпретация русской истории в учебнике Погодина, «не слишком удачно вписывалась в рамки уваровской триады».
Тенденция объективно осветить деятельность и научные взгляды М.П. Погодина нашла отражение в учебной литературе по истории исторической науки. Например, в учебнике для ВУЗов «Историография истории России с древнейших времен до 1917 года» рассмотрению исторических взглядов Погодина посвящена довольно обширная статья. По мнению автора статьи, А.Е. Шикло, научное творчество М.П. Погодина, «отразившее общие тенденции развития исторической науки 20-40 гг., следует рассматривать в рамках критического направления, а не охранительного, что было характерно для советской историографии».
В диссертационном исследовании Д.А. Иванникова рассматриваются общественно-политические взгляды М.П. Погодина, а также его деятельность в качестве историка, журналиста, публициста и преподавателя. Иванников ставит под сомнение принадлежность Погодина к сторонникам теории «официальной народности». Несмотря на то, что своими историческими исследованиями Погодин способствовал становлению данной теории, он постоянно выходил за официальные рамки (негативное отношение к крепостному праву, высказывания за развитие просвещения и гласности, критика внешней политики). По мнению автора, Погодин, находясь между либеральными славянофилами и западниками, не примкнул ни к одному из этих лагерей. Погодин пытался создать собственное идеологическое течение, которое автор диссертации называет «национально-либеральным консерватизмом». Исторические воззрения Погодина Иванников рассматривает в тесной связи с его общественно-политическими взглядами. Исследователь высоко оценивает значение исторических трудов Погодина, отмечая, что его деятельность соответствовала уровню развития исторической науки первой половины XIX века и способствовала ее развитию в последующий период.
Из исследований последних лет следует отметить работу К.В. Рясенцева «М.П. Погодин: политические идеи и проекты». По мнению автора, Погодин являлся наиболее видным теоретиком русского «хранительства» – национально-консервативного течения русской общественно-политической мысли XIX века, в основе которого лежали три основные идеи: самодержавия как надклассовой силы, православия и народности. Под данное мировоззрение Погодин подвел историческое основание – идею особого пути России, уникальности её культурно-исторического опыта. Исследователь выступает против попыток «осовременить» политические идеи Погодина, связанные с выявлением либеральных тенденций в его трудах (подразумевается рассмотренная выше диссертация Д.А. Иванникова). Рясенцев на основе анализа научной и общественной деятельности Погодина делает однозначный вывод: видный русский ученый и мыслитель М.П. Погодин на протяжении всей своей жизни являлся «последовательным и твердым консерватором, монархистом и русским патриотом».
Утверждения о консерватизме Погодина характерны для историографии советского периода. Однако, оценка общественно-политических и тесно связанных с ними исторических взглядов Погодина в работе Рясенцева совершенно иная. Труды советских историографов несли на себе печать определенного социального заказа: критика с классовых позиций была необходимым условием написания исследования о том или ином историке. Взгляды историков, которые являлись представителями консервативного направления, изначально рассматривались как «неправильные», реакционные. В работе Рясенцева представлен более объективный и взвешенный подход к изучению общественно-политических и исторических взглядов Погодина.
Помимо этого, можно выделить ряд исследований, посвященных различным течениям общественно-политической мысли XIX столетия, в которых затрагиваются и вопросы творчества М.П. Погодина. Следует отметить, что большинство исследователей рассматривает взгляды Погодина в рамках консервативного направления.
Подведем итог обзору состояния научной разработанности вопроса. В дореволюционной историографии в центре внимания была, в первую очередь, сама личность неординарного мыслителя и историка М.П. Погодина. В советской – на первый план выступила занимаемая историком политическая платформа, его исторические воззрения рассматривались критически с точки зрения занимаемых им позиций «охранителя» и консерватора. В современной отечественной историографии наметился сдвиг в сторону преодоления односторонне-негативных оценок и более внимательному и взвешенному изучению жизни и деятельности представителей официально-охранительных кругов, в том числе и М.П. Погодина. Подробному анализу подвергаются различные аспекты жизни и деятельности М.П. Погодина, причем наибольшее внимание уделяется изучению его общественно-политической позиции. В целом, среди современных исследователей нет единства в оценке его личности, исторической концепции и общественно-политических взглядов.
Цель и задачи исследования
Цель диссертации состоит в проведении комплексного анализа теоретико-методологических взглядов М.П. Погодина, в воссоздании основных положений его научной концепции.
Для достижения поставленной цели требуется решение следующих задач:
Выяснение источников формирования научных взглядов
М.П. Погодина.
Анализ теоретико-методологических основ исторической концепции М. П. Погодина.
Выявление особенностей исторического развития России в трудах
М. П. Погодина.
Рассмотрение взглядов историка на проблему образования Древнерусского государства.
Методологическая основа работы
Методологическую основу диссертации составили принципы историзма, объективности и системности. Среди общенаучных методов познания, использованных при написании диссертации, следует отметить метод анализа и синтеза, позволивший в многообразном творческом наследии М.П. Погодина выявить и объединить в логически упорядоченное целое систему идей и положений. Необходимость исследования взглядов историка в рамках общего развития исторической науки обусловила применение сравнительно-исторического метода, который позволил выявить значение и место исторической концепции М.П. Погодина в отечественной историографии XIX века. Опираясь на индуктивный метод, обобщая накапливаемый исторический материал, были сформулированы основные выводы диссертационного исследования.
Источники исследования
Документы и материалы, составившие источниковую базу исследования, можно классифицировать следующим образом:
Научные и публицистические труды М.П. Погодина.
Документы и материалы, связанные с жизнью и творчеством
М.П. Погодина.
Научные труды историков XIX века.
Источники первой группы – труды М.П. Погодина – послужили основой для реконструкции его исторической концепции. Важнейшее значение имеют следующие работы. В хронологическом порядке это, во-первых, диссертация «О происхождении Руси», посвященная доказательству истинности норманнской теории происхождения Древнерусского государства.
Основой для изучения теоретических построений исторической концепции Погодина являются его «Исторические афоризмы». В этой работе автор излагает свои представления о предмете истории, о сущности исторического процесса, о приемах и методах исторического исследования.
В 1839 г. была издана диссертация «Нестор. Историко-критическое рассуждение о начале русских летописей», посвященная анализу важнейшего источника по истории Древней Руси – «Повести временных лет».
Две книги «Историко-критических отрывков» представляют собой сборники статей разных лет. Наибольший интерес для нашего исследования представляют следующие статьи: «Взгляд на русскую историю» (1832), «Формация государства» (1837), «Параллель русской истории с историей западных европейских государств, относительно начала» (1845), «Петр Великий» (1841), «Взгляд на удельный период от кончины Ярослава до нашествия монголов» (1861) и др.
Один из основных трудов М. П. Погодина – семитомник «Исследования, замечания и лекции о русской истории». Первые три тома были изданы в 1846 г. В первый том «Об источниках Древней русской истории, преимущественно о Несторе» полностью вошла диссертация Погодина о Несторе. Последняя глава 14-ая «О скептическом поветрии» направлена против идейных противников Погодина М.Т. Каченовского и других представителей скептической школы. Во втором томе «Происхождение варягов-руси. О славянах» опубликована магистерская диссертация Погодина с многочисленными дополнениями, а также лекции «по Шафарику» о славянских племенах. Третий том «Норманнский период» освещает время становления русского государства. Тома 4-7 посвящены удельному периоду Русского государства (по периодизации Погодина).
В 1859 г. вышла книга «Норманнский период русской истории», где Погодин вновь обращается к проблеме возникновения Древнерусского государства.
Определенным итогом научной деятельности Погодина стала работа «Древняя русская история до монгольского ига» в трех томах. В первом томе Погодин изложил основные события норманнского периода русской истории (862-1054) в периодизации историка. Второй том посвящен удельному периоду до «монгольского ига» (1054-1237). Третий том интересен тем, что там помещены географический и археологический атласы с большим количеством справочного материала. В послесловии к первому изданию книги Погодин оценивает результаты своей научной деятельности. «Древняя русская история до монгольского ига» была переиздана в 1872 году в составе собрания сочинений Погодина, а также в 1999 году.
В работах «Гедеонов и его система происхождения варягов и Руси» (1864) и «Борьба не на живот, а на смерть с новыми историческими ересями» (1874) нашла отражение научная полемика, которую вел Погодин по вопросу о происхождении Руси и начале Древнерусского государства.
Для воссоздания общественно-политической позиции Погодина важное значение имеют его публицистические работы, впоследствии изданные отдельными сборниками.
Источники второй группы разнообразны и представлены как опубликованными, так и архивными материалами. Важные сведения, освещающие жизненный путь и научную деятельность историка, содержатся в его дневниковых записях, переписке, воспоминаниях современников.
Использование эпистолярных источников позволило расширить представления как о самой личности историка, так и о его взглядах и деятельности. Являясь необычайно разносторонней личностью, Погодин писал и получал письма от С.П. Шевырева, М.А. Максимовича, П.Я. Вяземского, В.И. Даля, Н.И. Гоголя, А.С. Пушкина, А.Н. Островского, А.А. Григорьева, С.С. Уварова, П.-Й. Шафарика, Ф. Палацкого, В. Ганки. Значительная часть переписки Погодина к настоящему времени опубликована.
Большое значение для реконструкции биографии историка имеют его дневниковые записи. Начав вести дневник в 1820 г., Погодин продолжал делать записи практически вплоть до своей смерти в 1875 г. В настоящее время дневник Погодина, наряду с другими документами (рукописные экземпляры писем, черновики воспоминаний историка, автографы его сочинений, финансовые документы), хранится в Рукописном отделе Российской государственной библиотеки.
Важное значение для характеристики восприятия деятельности Погодина имеют воспоминания его современников: С.М. Соловьева, Ф.И. Буслаева, К.Н. Бестужева-Рюмина, К.С. Аксакова, А.И. Кошелева, М.А. Дмитриева, А.А. Потехина.
Кроме того, следует упомянуть и о «Автобиографии», написанной Погодиным для «Биографического словаря профессоров и преподавателей императорского Московского университета», в которой историк освещает основные этапы и выделяет важнейшие направления своей научной деятельности вплоть до 1855 года.
Третью группу источников составляют сочинения отечественных историков Н.М. Карамзина, С.М. Соловьева, К.Д. Кавелина,
Н.Г. Устрялова С.А. Гедеонова, Н.А. Полевого и др. Использование данных работ позволило определить место и значение научного творчества М.П. Погодина в исторической науке XIX столетия.
Научная новизна
Научная новизна диссертации определяется следующими моментами:
В работе проведен комплексный анализ теоретико-методологических и философских оснований исторической концепции М.П. Погодина, рассмотрены основные проблемы истории как реальности и истории как познания в трудах М.П. Погодина (движущие силы и направленность исторического процесса, историческая необходимость, роль личности в истории, проблема объективности исторического познания).
Научная новизна диссертации связана также со спецификой исторической концепции М.П. Погодина, ведущей идеей которой является идея самобытности России, ее особого места в мировом сообществе. В связи с указанным аспектом предпринят комплексный анализ авторского видения особенностей исторического развития России.
На основе привлечения широкого круга работ отечественных историков проведен сравнительный анализ основных положений исторической концепции М.П. Погодина и взглядов историков Н.А. Полевого, М.Т. Каченовского, Н.Г. Устрялова, К.Д. Кавелина, С.М. Соловьева и других представителей отечественной исторической науки XIX века, что позволило объективно оценить место и значение научного творчества М.П. Погодина в историографии XIX столетия.
Научное наследие М.П. Погодина оценивается и с точки зрения современного видения тех проблем, которые затрагивал в своем творчестве историк. В исследовании выявляются как сильные, так и слабые стороны концепции М.П. Погодина, дается оценка взглядов историка с иных, чем у него логико-методологических позиций.
Основные положения, выносимые на защиту:
В своих трудах М.П. Погодин стремился к объективному, истинному знанию, основанному на материалах достоверных источников. Историческое исследование, по мнению Погодина, должно базироваться на тщательном изучении исторических источников. В то же время Погодин выделял роль субъекта (историка) в процессе познания, придавая немаловажное значение интерпретации фактического материала тем или иным историком.
М.П. Погодин был одним из первых отечественных ученых, поставивших вопрос о необходимости выявления объективных исторических закономерностей. Но понимание самим историком природы исторической необходимости противоречиво. С одной стороны, он говорит о наличии объективных исторических закономерностей. Но с другой стороны, Погодин остается на позициях провиденциализма, подменяя понятие «историческая закономерность» на абстрактные «законы судеб», «высший закон».
Теория исторического процесса М.П. Погодина носит прогрессивный характер.
М.П. Погодин выделяет следующие этапы отечественной истории: норманнский (862-1054), удельный (1054-1462), западно-европейский (1462-1825), национально-самобытный (начинается в 1825 г.). Выделение данных этапов тесно связано с важнейшей проблемой, интересовавшей историка – соотношением общего и особенного в историческом развитии России сравнительно с западноевропейскими государствами.
Главной движущей силой исторического процесса в России Погодин считал развитие государственных начал, становление которых историк связывал с фактом призвания. Добровольное призвание князя вместо завоевания, что в свою очередь было обусловлено иными факторами (географическим, психологическим, демографическим, а также волей провидения), определило ход отечественного исторического процесса, обусловило особенности Российского государства.
М.П. Погодин один из видных представителей консервативного направления общественной политической мысли России XIX века. При этом взгляды историка эволюционировали от безусловной идеализации самодержавия в рамках «теории официальной народности» до критики николаевской политической системы в годы Крымской войны (1853-1856). Говоря о необходимости реформ, Погодин не выдвигал требования ограничения самодержавия, что было тесно связано с его историческими взглядами. Историк считал самодержавие исторически обусловленной, единственно возможной для России формой правления.
Практическая значимость работы
Материалы диссертации могут быть использованы при подготовке учебных курсов (лекционных, семинарских занятий, факультативов) по историографии, по теории и методологии истории, по курсу отечественной истории, а также при написании обобщающих исследований по истории и историографии истории России.
Апробация исследования
Диссертация обсуждалась на заседании кафедры новой и новейшей истории Пензенского государственного педагогического университета
им. В.Г. Белинского. Основные положения проведенного исследования изложены в научных публикациях.
Структура диссертации
Работа состоит из введения, двух глав из пяти параграфов, заключения, списка использованных источников и литературы.
Погодин (Михаил Петрович)
Историк, археолог и журналист (1800 - 1875). Отец его был крепостной "домоправитель" графа Строганова. Обстановка барского двора, искательство отца у знатных и богатых не остались без влияния на характер Погодина: он отличался большой практичностью, совмещавшуюся в нем с немалой долей сентиментальности, с одной стороны, и критическим умом, с другой. На 11-м году он был отдан на воспитание к типографщику А.Г. Решетникову, но скоро поступил в 1-ю московскую гимназию. Сентиментально-патриотическое настроение его находило поддержку в увлечении тогдашним театром, где царили трагедии Озерова, а также в знакомстве с , которую он приобрел на последние свои деньги. В Московском университете, куда Погодин поступил в 1818 г., он попал под влияние профессора теории поэзии Мерзлякова, запоздалого поклонника , Сумарокова и Державина. Летнее пребывание на учительской кондиции у князя Трубецкого было для Погодина некоторым противовесом этого влияния: здесь он познакомился с сочинениями Руссо, г-жи Сталь (о Германии) и Шатобриана. В университете начались складываться и ученые вкусы Погодина; он заинтересовался первоначальной русской деятельностью, вопросом о происхождении князей, а также вопросами общеславянской истории (перевел сочинения Добровского "О Кирилле и Мифодии"). Почти во всех своих взглядах он находил противника в лице тогдашнего профессора русской истории Каченовского, с которым вел сильную полемику и впоследствии, будучи уже его сотоварищем по профессуре. Окончив курс в 1823 г., Погодин через год защитил магистерскую диссертацию "О происхождении Руси", где явился защитником норманнской школы и беспощадным критиком теории хазарского происхождения русских князей, за которую стоял Каченовский. Диссертация эта была приветствована , с одной стороны, и специалистами-историками Шлецером и академиком Кругом - с другой. В своей диссертации Погодин обнаружил недюжинные критические способности. Планы его относительно будущности в это время еще не определились: он мечтает то о журнальной, то о педагогической деятельности, то об административной карьере. Его ходатайство о заграничном путешествии уважено не было. В комитете министров было решено, что "нет пользы посылать сего магистра в чужие края для окончания курса наук по нынешним обстоятельствам, а удобнее в университете дать то образование, которое правительству удобно будет". С 1826 г. Погодину было поручено читать всеобщую историю для студентов первого курса. Профессорская деятельность Погодина продолжалась до 1844 г. В 1835 г. он был переведен на кафедру русской истории, в 1841 г. избран в члены второго отделения Академии Наук (по русскому языку и словесности); был также секретарем "Общества Истории и Древностей Российских" и заведовал изданием "Русского исторического Сборника", где поместил важную статью "О местничестве". К концу профессорской деятельности Погодина относится начало издания им "Исследований, лекций и замечаний", на которых и зиждется, главным образом, значение Погодина как историка; здесь он всего больше обнаружил свой критический талант и меньше всего отрицательную сторону своего ума - чрезмерное пристрастие к фантастическим построениям. "Исследования" (7 томов), доведенные до татарского периода русской истории, и теперь служат одним из необходимых пособий для занимающихся специально древней историей. В это же время Погодин начал собирание своего "Древнехранилища", заключавшего в себе массу памятников, как письменных, так и вещественных, русской старины. Рукописная часть этого собрания, купленного позже Николаем I, хранится в настоящее время в Петербурге в Императорской Публичной Библиотеке и представляет много интереса для специалистов-историков. Погодин несколько раз бывал за границей; из его заграничных путешествий наибольшее значение имеет первое (1835), когда он завел в Праге близкие сношения с видными представителями науки среди славянских народностей: Шафариком, Ганкой и Палацким. Это путешествие несомненно способствовало сближению русского ученого мира со славянским. С 1844 г. специально-ученая деятельность Погодина замирает и возрастает только к концу его жизни. К 1860 г. относится его публичный диспут с Костомаровым по вопросу о происхождении русских князей. Прав в этом диспуте был скорее Погодин, что не было замечено публикой, интересовавшейся противниками как представителями известных общественных партий, а не как учеными-исследователями. В конце жизни Погодин вел полемику по тому же вопросу с Д.И. Иловайским. В 1872 г. им была издана "Древняя русская история до монгольского ига", не прибавившая ничего к его славе. На ученых трудах Погодина не отразилось то философское настроение, которое охватило Московский университет в 30-х и 40-х годах: сильный как специалист-исследователь, Погодин был слаб как мыслитель. Совмещая увлечение Шеллингом с патриархальной московской закваской, Погодин в своих взглядах держался так называемой теории официальной народности и примыкал, вместе с профессором , к партии, защищавшей эту теорию аргументами немецкой философии. Свои взгляды он проводил в двух издававшихся им журналах: "Московском Вестнике" (1827 - 30) и "Москвитянине" (1841 - 56). Первому пришлось бороться с колоссом русской журналистики начала 30-х годов, "Московским телеграфом". Почти исключительно литературный по содержанию, "Московский Вестник" был зачастую чересчур учен по тону и потому, несмотря на участие Пушкина, полного успеха не имел. Другой журнал Погодина, "Москвитянин", имел программу более политического характера. Здесь нашло прибежище начавшее обособляться в то время от общегегельянских увлечений славянофильское направление. Славянофилам пришлось работать здесь вместе с защитниками теории официальной народности, со стремлениями которой они имели лишь чисто внешнюю близость, влагая в формулу ее совершенно иной смысл и защищая ее другими средствами. В истории науки имя "Москвитянина" связано с полемикой против теории родового быта, представителями которой были и . Критика крайностей этой теории удалась Погодину больше, чем оценка положительных сторон ее. "Москвитянин" выдвигал на очередь общеславянские вопросы и отстаивал право западнославянских народностей на национальную свободу, в то время, когда, по словам К.Н. Бестужева-Рюмина, "модным убеждением было мнение, что австрийский жандарм есть цивилизующее начало в славянских землях". Недостаток философского образования и внешние неблагоприятные условия не дали Погодину выработаться в мыслителя и общественного деятеля, на роль которого он претендовал. Любовь к знанию и природный ум сделали его видным историком-исследователем, с несомненным значением в русской историографии. См. "Биографический Словарь профессоров Московского университета" (Москва, 1855; полный свод фактических данных до 1855 г.); "Историческая записка Императорского московского археологического общества за первые 25 лет его существования" (М., 1890; биография Погодина принадлежит здесь перу а); Бестужев-Рюмин в "Биографиях и характеристиках" (очень живая, полная метких замечаний, характеристика); Н.П. Барсуков "Жизнь и труды М.П. Погодина" - наиболее полный свод всего относящегося до самого Погодина, заключающий в себе массу интересных данных вообще для истории того времени (труд далеко еще не кончен).
М. Полиевктов.
Погодин Михаил Петрович (1800—75),
рус. историк, писатель, публицист, преподаватель Моск. ун-та (с 1825); ред. «Московского вестника» (1827-30), «Москвитянина» (1841-56). Интенсивно общался и переписывался с А. С. Пушкиным. С кон. 30-х гг. - деятель правого крыла славянофильства. Экзаменовал Л. по истории при поступлении в Моск. ун-т (см. ЛН, т. 45-46, с. 249). Первому курсу П. читал историю средних веков; судя по результатам экзаменов, Л. уделял лекциям П. больше внимания, чем др. предметам. Л. был 9 мая 1840 в доме П. на именинном обеде в честь Н. В. Гоголя и читал там отрывки из «Мцыри». В «Москвитянине» были опубл. критич. разборы произв. Л., во многом полемич. характера; в мае 1841 Л. передал П. (через ) стих. «Спор» для публикации в журнале. Мотивы лермонт. демонизма не встречали сочувствия у П. (очевидно, в силу его религ. убеждений). В 1846, полемизируя с , П. нарочито карикатурно излагал его т.з. на творч. судьбы Пушкина и Л.:«Пушкин начал было хорошо, и встретился с демоном, но испугавшись отошел от него прочь, и тем испортил все дело, а Лермонтов с ним подружился, и сделался первым поэтом» («Москвитянин», 1846, ч. III, №5, с. 165). В 1848 к аналогичному изложению П. добавил, что саму идею разных «встреч» поэтов с демоном заимствовал у Ж. Занд (там же, 1848, ч. IV, № 8, Критика, с. 43-44). В 1843 Ив. Бецкий приобрел в Харькове для коллекции П. «рукописи собственноручные Лермонтова»; в собрании П. имелся портрет Л., копия, написанная Кеппеном (утрачена).
Лит.: Барсуков Н. П., Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 1-22, СПБ, 1888-1910 (по указат. в т. 22); Корсаков Д. А., Погодин, в кн.: Рус. биографич. словарь, т. 14, СПБ, 1905; Бродский (5), с. 236-41; Гиллельсон (3); Заславский И. Я., Автографы Л. в ред. «Молодика», в кн.: Сб. Ленинград.
М. Ф. Мурьянов.
Лермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Науч.-ред. совет изд-ва "Сов. Энцикл."; Гл. ред. Мануйлов В. А., Редкол.: Андроников И. Л., Базанов В. Г., Бушмин А. С., Вацуро В. Э., Жданов В. В., Храпченко М. Б. - М.: Сов. Энцикл., 1981.
Погодин Михаил Петрович
Русский историк, писатель, журналист, академик Петербургской АН (1841). Сын крепостного, отпущенного на волю в 1806. В 1821 окончил Московский университет, где защитил магистерскую диссертацию "О происхождении Руси" (1825), в которой выступал с позиций норманской теории. Примыкал к "любомудрам". В 1826-44 профессор Московского университета, сначала всеобщей, с 1835 - русской истории. В 1827-30 издавал журнал "Московский вестник", в 1841-56 совместно с - "Москвитянин". Выступал в 20-30-е гг. с критикой историка М. Т. Каченовского и "скептической школы". Изучал древнерусскую и славянскую историю, был близок к славянофилам. Им установлены источники Начальной летописи (см. "Повесть временных лет"), изучены причины возвышения Москвы, выявлена постепенность в закрепощении русского крестьянства. Признание самобытности русской истории было основой научных взглядов П., который считал невозможным осмыслить русской исторический процесс и сделать из этого какие-либо выводы и обобщения. П. был историком официального направления и главную задачу истории видел в том, чтобы она сделалась "... охранительницею и блюстительницею общественного спокойствия...". Бытовые повести П. "Нищий", "Чёрная немочь", "Невеста на ярмарке" и др. (вошли в его книги "Повести", ч. 1-3, 1832) давали достоверную картину жизни крепостных, купцов, мещан, но были лишены глубины художественного обобщения. П. - автор исторической драмы "Марфа Посадница" (1830). Публицистика П. в 30-х - начала 50-х гг. носила реакционный характер; в литературном движении 40-х гг. занимал консервативные позиции; вёл борьбу с натуральной школой, в ряде вопросов выступал против
ПОГОДИН, МИХАИЛ ПЕТРОВИЧ (1800–1875), русский историк, писатель, публицист и коллекционер. Родился 11 (23) ноября 1800 в Москве, в семье получившего вольную крепостного «домоправителя» московского градоначальника графа И.П.Салтыкова. В 14 лет поступил в Московскую губернскую гимназию, которую окончил в числе лучших выпускников. В 1818 поступил и спустя три года окончил с золотой медалью словесное отделение Московского университета.
По окончании университета Погодин получил место учителя географии в университетском Благородном пансионе. В 1823 сдал магистерский (кандидатский) экзамен, а через год представил к защите диссертацию О происхождении Руси , явившую собой, по мнению современников, «лучший свод главных доказательств норманизма» (происхождения русского государства от варягов). Затем увлекся философией Шеллинга, попытался применить его философско-исторические построения к объяснению русской истории, написал Исторические афоризмы (1827), где доказывал «непохожесть» отечественного прошлого на западноевропейское.
Одновременно с занятиями историей Погодин в 1827–1830 издавал журнал «Московский вестник», в котором печатал свои произведения А.С.Пушкин. Сам Погодин в течение жизни написал немало посредственных беллетристических и драматических произведений на историко-бытовые темы. Среди них – повести Невеста на ярмарке, Руса коса, Черная немочь, драмы Марфа, посадница новгородская, История в лицах о царе Борисе Федоровиче Годунове, История в лицах о Дмитрии Самозванце, Петр I.
Преподавать Погодин начал в Московском университете в качестве адъюнкта в 1826, читая курс всеобщей истории. В 1834 защитил докторскую диссертацию О летописи Нестора , ставшую классикой норманизма в российской историографии. В следующем году, после перевода М.Т.Каченовского на открытую кафедру истории и литературы славянских наречий, был назначен профессором на кафедру русской истории. Годы профессорской деятельности – период наиболее интенсивной научной работы. Многочисленные статьи впоследствии были собраны в сборнике Исторические отрывки , первая часть которого вышла в 1846, и в семи томах его Исследований, замечаний и лекций о русской истории , напечатанных в 1840–1850-х годах.
В связи с Польским восстанием 1830–1831 Погодин написал верноподданнические Исторические размышления об отношениях Польши к России и послал их шефу жандармов и начальнику III отделения Его императорского величества канцелярии А.Х.Бенкендорфу. Статья понравилась, и автору предложили денежную награду. Погодин сначала обиделся, потом передумал и награду попросил.
В качестве профессора Погодин открыто пропагандировал с кафедры и развивал в своих трудах знаменитую формулу тогдашнего президента Академии наук и министра народного просвещения графа С.С.Уварова «Самодержавие, Православие, Народность». В издаваемом Погодиным в 1841–1856 журнале «Москвитянин» теория официальной народности занимала излюбленное место. Издатель и редактор писал, что «словене были и есть народ тихий, спокойный, терпеливый», они «всегда довольны своей участью», отмечал «безусловную покорность» русского народа, его преданность монархии и консерватизм.
В период подготовки крестьянской реформы 1861 ученый подготовил статью Должно ли считать Бориса Годунова основателем крепостного права (1858), где отстаивал тезис о постепенности процесса закрепощения крестьян и приписывал эту инициативу помещикам, отрицая роль государства. Тем самым Погодин стремился доказать, что государство, готовясь освободить крестьян, совершает акт благодеяния и избавляет их от помещичьей неволи, установление которой произошло без его участия.
К этому времени относится деятельность Погодина по собиранию и публикации древних памятников, особенно рукописей и старых книг. Обширную и ценную коллекцию под названием «Древнехранилище», включавшую более тысячи грамот, около двухсот икон, двух тысяч старинных монет сотни медных и серебряных крестов, ученый в 1852 передал императору Николаю I. Вскоре коллекция была передана Публичной библиотеке в Петербурге. Погодин открыл и ввел в научный оборот сочинения И.Т.Посошкова, «Первое слово Илариона, митрополита Киевского», «Слово на день святых Бориса и Глеба, сказанное до монголов», другие известные древние памятники.
Погодин (Михаил Петрович)
Историк, археолог и журналист (1800 - 1875). Отец его был крепостной "домоправитель" графа Строганова. Обстановка барского двора, искательство отца у знатных и богатых не остались без влияния на характер Погодина: он отличался большой практичностью, совмещавшуюся в нем с немалой долей сентиментальности, с одной стороны, и критическим умом, с другой. На 11-м году он был отдан на воспитание к типографщику А.Г. Решетникову, но скоро поступил в 1-ю московскую гимназию. Сентиментально-патриотическое настроение его находило поддержку в увлечении тогдашним театром, где царили трагедии Озерова, а также в знакомстве с , которую он приобрел на последние свои деньги. В Московском университете, куда Погодин поступил в 1818 г., он попал под влияние профессора теории поэзии Мерзлякова, запоздалого поклонника , Сумарокова и Державина. Летнее пребывание на учительской кондиции у князя Трубецкого было для Погодина некоторым противовесом этого влияния: здесь он познакомился с сочинениями Руссо, г-жи Сталь (о Германии) и Шатобриана. В университете начались складываться и ученые вкусы Погодина; он заинтересовался первоначальной русской деятельностью, вопросом о происхождении князей, а также вопросами общеславянской истории (перевел сочинения Добровского "О Кирилле и Мифодии"). Почти во всех своих взглядах он находил противника в лице тогдашнего профессора русской истории Каченовского, с которым вел сильную полемику и впоследствии, будучи уже его сотоварищем по профессуре. Окончив курс в 1823 г., Погодин через год защитил магистерскую диссертацию "О происхождении Руси", где явился защитником норманнской школы и беспощадным критиком теории хазарского происхождения русских князей, за которую стоял Каченовский. Диссертация эта была приветствована , с одной стороны, и специалистами-историками Шлецером и академиком Кругом - с другой. В своей диссертации Погодин обнаружил недюжинные критические способности. Планы его относительно будущности в это время еще не определились: он мечтает то о журнальной, то о педагогической деятельности, то об административной карьере. Его ходатайство о заграничном путешествии уважено не было. В комитете министров было решено, что "нет пользы посылать сего магистра в чужие края для окончания курса наук по нынешним обстоятельствам, а удобнее в университете дать то образование, которое правительству удобно будет". С 1826 г. Погодину было поручено читать всеобщую историю для студентов первого курса. Профессорская деятельность Погодина продолжалась до 1844 г. В 1835 г. он был переведен на кафедру русской истории, в 1841 г. избран в члены второго отделения Академии Наук (по русскому языку и словесности); был также секретарем "Общества Истории и Древностей Российских" и заведовал изданием "Русского исторического Сборника", где поместил важную статью "О местничестве". К концу профессорской деятельности Погодина относится начало издания им "Исследований, лекций и замечаний", на которых и зиждется, главным образом, значение Погодина как историка; здесь он всего больше обнаружил свой критический талант и меньше всего отрицательную сторону своего ума - чрезмерное пристрастие к фантастическим построениям. "Исследования" (7 томов), доведенные до татарского периода русской истории, и теперь служат одним из необходимых пособий для занимающихся специально древней историей. В это же время Погодин начал собирание своего "Древнехранилища", заключавшего в себе массу памятников, как письменных, так и вещественных, русской старины. Рукописная часть этого собрания, купленного позже Николаем I, хранится в настоящее время в Петербурге в Императорской Публичной Библиотеке и представляет много интереса для специалистов-историков. Погодин несколько раз бывал за границей; из его заграничных путешествий наибольшее значение имеет первое (1835), когда он завел в Праге близкие сношения с видными представителями науки среди славянских народностей: Шафариком, Ганкой и Палацким. Это путешествие несомненно способствовало сближению русского ученого мира со славянским. С 1844 г. специально-ученая деятельность Погодина замирает и возрастает только к концу его жизни. К 1860 г. относится его публичный диспут с Костомаровым по вопросу о происхождении русских князей. Прав в этом диспуте был скорее Погодин, что не было замечено публикой, интересовавшейся противниками как представителями известных общественных партий, а не как учеными-исследователями. В конце жизни Погодин вел полемику по тому же вопросу с Д.И. Иловайским. В 1872 г. им была издана "Древняя русская история до монгольского ига", не прибавившая ничего к его славе. На ученых трудах Погодина не отразилось то философское настроение, которое охватило Московский университет в 30-х и 40-х годах: сильный как специалист-исследователь, Погодин был слаб как мыслитель. Совмещая увлечение Шеллингом с патриархальной московской закваской, Погодин в своих взглядах держался так называемой теории официальной народности и примыкал, вместе с профессором , к партии, защищавшей эту теорию аргументами немецкой философии. Свои взгляды он проводил в двух издававшихся им журналах: "Московском Вестнике" (1827 - 30) и "Москвитянине" (1841 - 56). Первому пришлось бороться с колоссом русской журналистики начала 30-х годов, "Московским телеграфом". Почти исключительно литературный по содержанию, "Московский Вестник" был зачастую чересчур учен по тону и потому, несмотря на участие Пушкина, полного успеха не имел. Другой журнал Погодина, "Москвитянин", имел программу более политического характера. Здесь нашло прибежище начавшее обособляться в то время от общегегельянских увлечений славянофильское направление. Славянофилам пришлось работать здесь вместе с защитниками теории официальной народности, со стремлениями которой они имели лишь чисто внешнюю близость, влагая в формулу ее совершенно иной смысл и защищая ее другими средствами. В истории науки имя "Москвитянина" связано с полемикой против теории родового быта, представителями которой были и . Критика крайностей этой теории удалась Погодину больше, чем оценка положительных сторон ее. "Москвитянин" выдвигал на очередь общеславянские вопросы и отстаивал право западнославянских народностей на национальную свободу, в то время, когда, по словам К.Н. Бестужева-Рюмина, "модным убеждением было мнение, что австрийский жандарм есть цивилизующее начало в славянских землях". Недостаток философского образования и внешние неблагоприятные условия не дали Погодину выработаться в мыслителя и общественного деятеля, на роль которого он претендовал. Любовь к знанию и природный ум сделали его видным историком-исследователем, с несомненным значением в русской историографии. См. "Биографический Словарь профессоров Московского университета" (Москва, 1855; полный свод фактических данных до 1855 г.); "Историческая записка Императорского московского археологического общества за первые 25 лет его существования" (М., 1890; биография Погодина принадлежит здесь перу а); Бестужев-Рюмин в "Биографиях и характеристиках" (очень живая, полная метких замечаний, характеристика); Н.П. Барсуков "Жизнь и труды М.П. Погодина" - наиболее полный свод всего относящегося до самого Погодина, заключающий в себе массу интересных данных вообще для истории того времени (труд далеко еще не кончен).
М. Полиевктов.
Погодин Михаил Петрович (1800—75),
рус. историк, писатель, публицист, преподаватель Моск. ун-та (с 1825); ред. «Московского вестника» (1827-30), «Москвитянина» (1841-56). Интенсивно общался и переписывался с А. С. Пушкиным. С кон. 30-х гг. - деятель правого крыла славянофильства. Экзаменовал Л. по истории при поступлении в Моск. ун-т (см. ЛН, т. 45-46, с. 249). Первому курсу П. читал историю средних веков; судя по результатам экзаменов, Л. уделял лекциям П. больше внимания, чем др. предметам. Л. был 9 мая 1840 в доме П. на именинном обеде в честь Н. В. Гоголя и читал там отрывки из «Мцыри». В «Москвитянине» были опубл. критич. разборы произв. Л., во многом полемич. характера; в мае 1841 Л. передал П. (через ) стих. «Спор» для публикации в журнале. Мотивы лермонт. демонизма не встречали сочувствия у П. (очевидно, в силу его религ. убеждений). В 1846, полемизируя с , П. нарочито карикатурно излагал его т.з. на творч. судьбы Пушкина и Л.:«Пушкин начал было хорошо, и встретился с демоном, но испугавшись отошел от него прочь, и тем испортил все дело, а Лермонтов с ним подружился, и сделался первым поэтом» («Москвитянин», 1846, ч. III, №5, с. 165). В 1848 к аналогичному изложению П. добавил, что саму идею разных «встреч» поэтов с демоном заимствовал у Ж. Занд (там же, 1848, ч. IV, № 8, Критика, с. 43-44). В 1843 Ив. Бецкий приобрел в Харькове для коллекции П. «рукописи собственноручные Лермонтова»; в собрании П. имелся портрет Л., копия, написанная Кеппеном (утрачена).
Лит.: Барсуков Н. П., Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 1-22, СПБ, 1888-1910 (по указат. в т. 22); Корсаков Д. А., Погодин, в кн.: Рус. биографич. словарь, т. 14, СПБ, 1905; Бродский (5), с. 236-41; Гиллельсон (3); Заславский И. Я., Автографы Л. в ред. «Молодика», в кн.: Сб. Ленинград.
М. Ф. Мурьянов.
Лермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Науч.-ред. совет изд-ва "Сов. Энцикл."; Гл. ред. Мануйлов В. А., Редкол.: Андроников И. Л., Базанов В. Г., Бушмин А. С., Вацуро В. Э., Жданов В. В., Храпченко М. Б. - М.: Сов. Энцикл., 1981.
Погодин Михаил Петрович
Русский историк, писатель, журналист, академик Петербургской АН (1841). Сын крепостного, отпущенного на волю в 1806. В 1821 окончил Московский университет, где защитил магистерскую диссертацию "О происхождении Руси" (1825), в которой выступал с позиций норманской теории. Примыкал к "любомудрам". В 1826-44 профессор Московского университета, сначала всеобщей, с 1835 - русской истории. В 1827-30 издавал журнал "Московский вестник", в 1841-56 совместно с - "Москвитянин". Выступал в 20-30-е гг. с критикой историка М. Т. Каченовского и "скептической школы". Изучал древнерусскую и славянскую историю, был близок к славянофилам. Им установлены источники Начальной летописи (см. "Повесть временных лет"), изучены причины возвышения Москвы, выявлена постепенность в закрепощении русского крестьянства. Признание самобытности русской истории было основой научных взглядов П., который считал невозможным осмыслить русской исторический процесс и сделать из этого какие-либо выводы и обобщения. П. был историком официального направления и главную задачу истории видел в том, чтобы она сделалась "... охранительницею и блюстительницею общественного спокойствия...". Бытовые повести П. "Нищий", "Чёрная немочь", "Невеста на ярмарке" и др. (вошли в его книги "Повести", ч. 1-3, 1832) давали достоверную картину жизни крепостных, купцов, мещан, но были лишены глубины художественного обобщения. П. - автор исторической драмы "Марфа Посадница" (1830). Публицистика П. в 30-х - начала 50-х гг. носила реакционный характер; в литературном движении 40-х гг. занимал консервативные позиции; вёл борьбу с натуральной школой, в ряде вопросов выступал против
